Ненависть

Если бы мог?.. Но он ведь мог. Почти наверняка мог — просто не пробовал. Конечно, он был истощен, измотан, да и не оправился еще окончательно от радушного приема вейнтгеймских друидов. Но он ведь был Дэмьеном. Тем самым, без фамилии и без клички — просто Дэмьеном, одним из самых известных в определенной среде убийц. Да, он помнил о существовании плечистых монахов в коричневом, охранявших вход в храм, — тех самых, у которых под рясами угадывались мечи. Так что из того? Он не сомневался, что даже теперь справился бы с ними без особого труда. Но хотел ли он этого — вот в чем вопрос. Наверняка нет. Иначе бы его давно здесь не было.

— Знаете, — проговорил Дэмьен, сосредоточенно разгребая лопатой рыхлый снег, — я как-то не думал об этом. Не ушел бы, нет. Куда мне уходить?

— Ну вот, опять ты отвечаешь на вопрос «Почему?» вместо вопроса «Зачем?».

— Что вы хотите сказать?

— Пока ничего. — Мариус помолчал, глядя в землю, потом поднял голову и произнес: — Ты думаешь, что без труда убил бы нашу охрану, верно?

— Да, — согласился Дэмьен.

— Все они когда-то были такими, как ты. Они и сейчас такие, как ты, — физически. Ваша плоть остается неизменной. Сейчас ты истощен, но, если дойдешь до конца, твои силы восстановятся быстро. Те, кто охраняют наши храмы — и вас, — могут уйти в любую минуту. Иногда они в самом деле уходят. То есть их тела уходят — сами они остаются здесь. Но даже находясь вне этих стен, они никогда не выпустят тех, кто однажды сюда вошел. Так что не обольщайся.

— Вы знаете, кем я был? — оторвавшись от работы, нетерпеливо спросил Дэмьен.

— Опять ты обольщаешься. Я не знаю, кем ты был, — я вижу, что ты есть, и тебе еще через многое придется пройти, чтобы получить основания говорить: кем я был. А сейчас ты озлобленный, обессиленный и беспомощный манекен, с которого понемногу слазит слишком яркая краска.

— Я не озлоблен.

— Против остального ты не возражаешь?

Дэмьен не ответил. Просто взглянул на миг в спокойные голубые глаза друида и вернулся к работе. Закончил он молча, с удивлением, раздражением и каким-то извращенным удовольствием отметив, что взмок. Он протянул друиду лопату, коротко поблагодарил, окинув облегченным взглядом расчистившееся пространство. Мариус направился к выходу.

— Можно еще вопрос? — окликнул его Дэмьен.

— Один, — согласился тот. — И я не обещаю, что отвечу.

— Ваши боги… кто они?

Друид бросил па него короткий взгляд, в котором, как на миг показалось Дэмьену, проскользнуло замешательство. Потом отвернулся и закрыл дверь.

Снег шел всю неделю — с небольшими промежутками затишья, то сильнее, то слабее. Мариус еще трижды приносил Дэмьену лопату. Каждый раз ему приходилось ждать всё дольше и дольше, потому что руки Дэмьена уже почти не слушались, а под конец недели его начало сильно лихорадить. Он апатично подумал, что так недолго подцепить воспаление легких, но потом успокоил себя мыслью, что если уж друиды смогли залечить его переломы за пятнадцать дней, то с такой ерундой они наверняка справятся без особого труда. Они больше не разговаривали: Мариус молча выжидал, пока Дэмьен справится с работой, и так же молча уходил. Дэмьен же и не особо стремился с ним беседовать. Ему было о чем подумать. Он часто вспоминал слова хозяйки «Черной цапли» о ее сыне, который, выйдя из-за серой стены, посмотрел на нее ясными глазами и сказал: «Прощай, мама». А еще ее домыслы о том, чем занимаются вейнтгеймские друиды. Но особенно много он думал о взгляде, который бросил на него Мариус, когда Дэмьен задал ему последний вопрос. Удивленный взгляд… и довольный в то же самое время — словно этот вопрос был правильный. Дэмьену казалось, что взгляд и был ответом, но его смысла он уловить не мог, как ни старался.