Ненависть дождя

Марине не пришлось возвращаться в магазин, на полпути она встретила сменившуюся Пашкину маму и сообщила ей все, что надо. Торопливо поблагодарив, озабоченная женщина свернула куда-то в переулок, а Марина подошла к развалинам старой школы. Груды мусора, лопухи, крапива, да небольшая полянка на месте школьного двора. Она постояла, раздумывая. «Гавриловна врет, она что-то скрывает про тетю Таню. Ну не убила же она их всех, начиная с дяди Саши?! Она – хороший фельдшер, отзывчивый человек, ей здесь доверяют. Но все равно она врет! В любом случае, в такой большой деревне кто-то должен еще остаться из прежних жителей. Не сто же лет прошло! Значит, я их должна найти, даже если придется заходить в каждый дом. Отсюда и начну». Марина оглядела примыкающие к пустырю усадьбы. Дом слева явно недавно обзавелся вторым этажом с балкончиком, зато дом справа стоял, «по старому, как мать поставила», к тому же в огороде кто-то копошился.

Старушка полола сорняки и упорно не откликалась. Тогда Марина нахально зашла в калитку и, подойдя вплотную, гаркнула:

– Здрассте, бабушка! Можно с вами поговорить?

– Ну, здравствуй, коли не шутишь! – старушка, не вставая, чуть повернула голову, искоса взглянула на Марину и добавила:

– Молока нет, дом не продаю. Вот и весь разговор!

«Ну и крутые бабки в Белом Яре!» – невольно скаламбурила Марина, но отступать не собиралась. Приняв самый вежливо-невозмутимый вид, она продолжала вести беседу:

– Скажите, пожалуйста, а двадцать лет назад вы тут жили?

– Да уж, не дачница, и двадцать, и сорок, а тебе-то что?

– Тогда вы, может быть, старую школу помните и учителей? Кстати, меня зовут Марина. А Вас как зовут, а то неудобно разговаривать?

Старушка неохотно оторвалась от своего занятия и, кряхтя, разогнула спину. Руки ее были в земле, а на темном морщинистом лице выступил пот. Она вытерла его концом платка, когда-то синего, а сейчас полинявшего и грязного. Коричневое платье давно просилось на огородное пугало, а на ногах были штопаные носки и калоши. Максимально выпрямившись, она с достоинством произнесла:

– Лидия Ивановна я. Я в этой школе с самой пенсии уборщицей работала, и всех учителей знала. А что?

– Расскажите мне про Потапову, Татьяну.

– Потапова? Какая Татьяна Потапова? Не было такой учительницы, – твердо заявила Лидия Ивановна и недоуменно посмотрела на Марину.

– Да вы вспомните хорошенько, а я вам помогу полоть, – Марина присела у края морковной грядки и, дело привычное, принялась щипать травку. – Вы, наверное, забыли, это же давно было. Татьяна Николаевна – моя родная тетя, она сюда по распределению приехала, здесь замуж вышла и родила, а в восьмидесятом году погибла, под машину попала.

– Так ты про Татьяну Николаевну спрашиваешь? Господи! Сказала, «Потапова», а я же ее знала как Белых. Царствие небесное! – старушка перекрестилась. – Сроду я ее не забывала, ни ее, ни Сашеньку. Так ты племянница ее? Родная? А не врешь? Обожди, сейчас соображу! Как отца твоего звать? А бабушку? Все верно: ты, стало быть, Николая дочь, Анны Петровны внучка. А звать тебя Марина? Марина Белых – надо же! Да брось ты грядку! Дай поглядеть-то на тебя! Ну, точно – копия Николая, такая же кудрявая! Пошли в дом скорей!

Старушка, прихрамывая и переваливаясь, заспешила к дому, увлекая за собой Марину. Возле крыльца Лидия Ивановна ополоснула руки в бочке под водостоком и вытерла о грязный засаленный фартук. Марина, содрогнувшись, подумала, что этими руками ей сейчас, может быть, подадут какое-никакое угощение, и твердо решила отказаться. Дом и снаружи и внутри производил тягостное впечатление, особенно по контрасту с чистотой в доме Гавриловны. Был он старым, покосившимся, довольно запущенным, чувствовалось отсутствие хозяйской мужской руки. Из всех углов смотрела бедность.

Вопреки опасениям Марины, Лидия Ивановна в кухне предложила ей помыть руки под мятым рукомойником и принесла из комнаты чистое полотенце, хотя и совсем старое, застиранное до дыр. Затем, усадив Марину за стол, покрытый облезлой клеенкой, она сама вымыла руки, на этот раз – тщательно, несколько раз намыливая их розовым земляничным мылом. Потом умыла лицо и шею. Включив какую-то допотопную закопченную электроплитку в розетку, болтающуюся на честном слове, она опять ушла в комнату и принялась там чем-то стукать, шуршать и скрипеть. Вскоре она вернулась, переодетая с головы до ног. На ней теперь было бежевое льняное платье с короткими рукавами, белый фартук, новый белый с мелкими цветочками платок, а на ногах – чулки и чистые новые тапочки. Ее морщинистые крепкие руки были покрыты крестьянским загаром: кожа на плечах было совсем белая, ниже постепенно темнела, а на тыльной стороне ладоней была шоколадного цвета. Руки Лидии Ивановны споро принялись за работу, а лицо ее излучало такое радушие, словно каждая морщинка заулыбалась: