Ненависть и прочие семейные радости

– Божий дар с яичницей.

– Это же совсем не… – продолжала возмущаться Анни.

– А по-моему, очень даже мило.

– И что за «близкий приятель» такой? У меня нет никаких близких приятелей.

– Это я, – ответила Минда с улыбкой, которая с каждым мгновением все больше походила на гримасу паралитика.

– О Господи Иисусе!

– Я рассказала своему агенту, та передала информацию в несколько журналов, так что теперь мы с тобой вполне официально вместе.

У Анни появилось такое чувство, будто она съезжает с горы на автомобиле, у которого в этот самый момент вдруг отвалились колеса; мимо лица проскакивают крупные искры, а ей самой ничего не остается делать, как только ждать, когда же наконец машина остановится и она сумеет вылезти из нее и удрать.

Как только они нашли на достаточном удалении от галереи подходящий ресторан и их усадили за свободный столик, Анни положила на стол руку ладонью вниз. Указательный и средний пальцы стремительно опухали, их уже трудно было сгибать. Пока Эрик поедал заказанный там гамбургер – что выглядело так, будто человеку, в жизни не видевшему гамбургера, выпало вдруг делать это наперегонки, – Анни поведала ему о Минде, о случившемся между ними недоразумении, об эмоциональной близости, что неизбежно возникает, когда две творческие натуры вкладываются душой в один проект. Она не стала рассказывать ему об их ссорах, о преследованиях и о тех исключительных случаях, когда Анни, сдавшись, все же спала с Миндой – когда Анни мнилось, что та всего лишь утолит своей подушкой ее печали, и в мире, глядишь, одним душевнобольным станет меньше. В отличие от Минды, некоторые подробности она все же предпочитала оставить при себе.

– Ну, ладно, – произнес Эрик над тарелкой, в которой осталась лужица кетчупа вкупе с горчицей, грибами, жареным луком и прочими ингредиентами, что не смогли удержаться в его гамбургере. Анни даже усмехнулась про себя: «Из всего, что нападало с твоего бургера, я бы легко сварганила салат». – На самом деле, о чем я действительно хотел бы с тобой поговорить – что, на мой взгляд, вообще самое интересное в твоей истории, – так это о твоей семье.

Анни почувствовала, будто огромный воздушный пузырь пробрался в ее мозг и тут же лопнул, полыхнув пронзительной болью. О ее семье… Почему бы им и дальше не потрындеть о ее сиськах и преследующей ее лесбиянке?

– Например, о том, – продолжал Эрик, – почему тебя никто не знает под твоей настоящей фамилией?

– Моя агент сочла, что это навяжет мне определенный типаж и мне будут предлагать роли только в фильмах ужасов. По-твоему, разве это сильно надуманный довод?

– Немного да. А по-твоему?

– А я вот так не думаю. Моя фамилия происходит из Восточной Европы и, возможно, ее пришлось частично сократить. Отец рассказывал, что мы потомки первого, самого что ни на есть настоящего оборотня, человековолка[8], который пересек Атлантику и попал в Америку. Якобы он перебил так много людей то ли в Польше, то ли в Белоруссии, то ли где-то там еще, что вынужден был сесть на первый попавшийся пароход в Америку, чтобы его не арестовали и не казнили. А потом он перебрался сюда и каждое полнолуние загрызал по кучке американцев. Позднее папа говорил нам, что его предок, скорее всего, полностью сочинил всю эту историю, создав тщательно продуманную мистификацию, и сменил себе имя, чтобы суметь ее продать. Но детям такая версия, сам понимаешь, не очень-то будоражила воображение.

– Вот об этом-то я и хотел поговорить, – оживился Эрик, от волнения даже задергав левым глазом. – В тех произведениях, что создавали твои родители, ты значилась как «чадо А», и, в сущности, ты уже тогда была звездой.

– О, настоящей звездой у нас был Бастер, уж это точно. Ему-то приходилось намного хуже, чем мне.

У Анни пронеслось в памяти, как Бастер то стоял привязанный к фонарному столбу, то попадался в медвежий капкан, то приручал незнакомого сенбернара, – вспомнилось великое множество случаев, когда мальчика оставляли в какой-то экстремальной ситуации и вынуждали самого из нее выбираться.

– И все же тебя ставили в определенные обстоятельства, которые требовали от тебя какой-то актерской игры, какой-то, если можно так выразиться, герильи, внезапной импровизации. Так вот, не кажется ли тебе, что, не будь ты представителем семейки Фэнг, ты не стала бы актрисой?

– Возможно, и не стала бы.

– Вот это-то мне и интересно! – воскликнул Эрик. – Должен признаться, я считаю тебя исключительно талантливой актрисой. И, мне кажется, ты вполне заслуженно получила «Оскара» за «Крайний срок», а еще тебе удалось развеять мультяшную сексапильность Леди Молнии, придав ей в «Сильных мира сего» этакий постфеминистский стержень. Уж как она метала свои молнии в нацистов и прочий всякий сброд!

– Ну да. Вряд ли кто станет отрицать, что любому нормальному человеку приятно видеть, как бьют молнии в нацистов.