Ненависть к тюльпанам

Дверь защёлкнулась за моей спиной. Был прекрасный летний вечер, немного голубизны ещё оставалось на небе, тепло сохранялось в воздухе. Несколько человек брели по набережной. Солдаты пели в баре на противоположном берегу канала. Я пошёл по другой стороне.

«Я совсем не боюсь! — успокаивал я себя. — По крайней мере, не очень! Ведь я пока ничего не совершил! Даже не миновал этих солдат. А вдруг они подзовут меня и окажутся дружелюбными? Молодые солдаты все отправлены на фронт. Их теперь заменили пожилыми, а те скучают по оставленным дома сыновьям…»

Широко известно, что до войны амстердамцы любили выставлять напоказ прохожим внутренний вид своего жилья и всегда содержали в сверкающей чистоте большие передние окна, а шторы раздвигали, — мол, заглядывайте, смотрите, как мы прекрасно живём!

Но сейчас все окна закрывались светонепроницаемой бумагой, а передние ещё и загораживались ставнями или оклеивались ленточками, чтобы избежать ранений осколками стёкол в случае близкой бомбардировки или падения британского самолёта, чего, правда, не случилось ни разу.

Жители больше не гордились своей жизнью, которую вели внутри, поэтому дома, казалось, отвернулись от улиц.

Мои ноги сами знали, куда идти, какие переулки выбирать, какие мосты избегать. В одном месте я проходил вблизи отеля, где работал мой отец.

«Больше, чем чего-либо ещё, — думал я, — мне хочется дать ему знать, что его сын сейчас пробирается в ночи! С опасностью для жизни! Рискуя ради куска мыла для своей матери, чтобы она была счастлива! И чтобы его отец был счастлив! И мог бы опять любить своего сына!..»

Адрес, который дал мне усатый мужчина, находился среди таких древних домов Амстердама, что они от старости наклонялись один к другому, как подвыпившие приятели, возвращавшиеся после весёлой вечеринки. Я постучал в нужную дверь, но никто не ответил. Я постучал ещё, погромче.

Может быть, мужчина схвачен и отправлен особым поездом в Германию на принудительные работы? Такое случается теперь ежедневно. Или, может быть, его застрелили на улице? Такое тоже случается, хотя и не каждый день. А может, в доме побывала облава и он сбежал через заднюю дверь?

Все эти мысли огорчали меня тем, что я не смогу получить мыло для моей матери.

Я собирался постучать ещё разок, как дверь раскрылась, и мужчина с усами втянул меня в тёмный коридор, прошептав:

— Пришёл? Это хорошо! Молодец!

Он держал маленький фонарик «кошачий глаз», который работал, если его сжимать с боков. Мужчина посветил на конверт, который был слишком велик для моего кармана.

Я засунул конверт под рубашку и расправил складки, чтобы конверт держался, но не был заметен со стороны.

— Отлично, — сказал он, — умница! Теперь слушай, я скажу тебе адрес!

Он произнёс адрес, выговаривая с затруднением слово gracht, канал, но я понял его.

— Я не пишу адрес, он тебе понятен?

— Понятен!

— Повтори!

— Кайзерграхт, 147!

— Отлично, отлично! Через секунду — ступай!

Он погасил «кошачий глаз», и коридор погрузился во тьму.

Я ощущал конверт на теле и табачное дыхание на лице. Затем рука легла на моё плечо, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы я мог проскользнуть в неё.

— Иди, — шепнул он, — иди!

* * *

Может быть, потому, что глаза привыкли к темноте, а может быть, из-за того, что я имел нечто опасное под рубашкой, но город выглядел как-то иначе. Казалось, что дома отвернулись от меня, но теперь не потому, что они стыдились себя, а потому, что они не хотели иметь со мной никакого дела.

Мускулы на ногах мелко дрожали.

«Ничего-ничего, — сказал я себе, — это не далеко! Меньше десяти минут. Десять минут максимум!»

Редкие прохожие старались держаться поодаль, и их тревожные взгляды говорили, что они не ожидали от меня ничего хорошего.

Я уже был на середине моста, ведущего к нужному мне дому, как голос из-за спины окликнул меня:

— Стоп, парень!

Я остановился, но не повернулся кругом, а лишь слегка ссутулился, изображая подчинение, но, главное, чтобы скрыть конверт.

Он обошёл меня и встал спереди. Пожилой немецкий солдат с глубокими морщинами на лице.

— Куда идёшь?

— Домой!

— Что ты делаешь на улицах так поздно?

— Я навещал мою тётю!

— Навещал? Один?

— Отец на работе, мать сидит дома с моими младшими братьями. Но родители хотели, чтобы моя тётя поскорее прочла вот это! — Я выхватил письмо от дяди Франса из кармана.

Солдат разглядел штемпель немецкой полевой почты.

— Оно от брата моей матери! От моего дяди Франса! Он сражается с коммунистами! Он воюет в России!

Не знаю, как выдержали мои нервы. Солдат какое-то время стоял молча в ошеломлении.

— Ну что ж, удачи ему!.. — Он легонько подтолкнул меня в моём направлении.

Не оглядываясь назад, я помчался, словно подхваченный порывом ветра; луна зашла за облака.

* * *

Женщина ждала меня в тёмном коридоре, одетая в то же самое светло-синее платье. Она прижала меня к себе, как будто мы были давно знакомы, потом опустилась на одно колено.

Снова я увидел, какая она красивая, за исключением зубов.