Ненависть к тюльпанам

Лучшим событием дня стала возможность помочь отцу, хотя я заранее не знал — в чём? Мы вместе тянули салазки, груженные холщовым мешком, полным лязгающих металлических инструментов. На пути нам встретился господин де Бойер, работавший до войны мясником. Его нос был густо покрыт сетью красных вен, как будто с него содрали несколько слоёв кожи.

— Армии фон Паулюса — капут! — объявил он моему отцу, озираясь вокруг, хотя поблизости не было видно ни души. Имя этого генерала было мне знакомо из разговоров взрослых о Сталинграде.

— Капут — это хорошо! — ответил отец с лёгкой улыбкой.

— Что везёте? — поинтересовался де Бойер, кивнув на салазки.

— Вчера вечером освободили дом на Фолькстраат, очистили его от евреев. Мне сказали, что там внутри осталось много дерева, пригодного на дрова!

— Кто-то донёс в полицию?

— Это я не знаю!

— Ну, до встречи! Если вам понадобится какая-нибудь дополнительная еда, то я теперь работаю в хорошем продуктовом распределителе, на складе номер шесть! — сказал де Бойер и похлопал меня по плечу. — Молодец, помогаешь отцу!

Когда мы отошли подальше, отец сказал:

— Часть дров для нас и часть — для моей кузины Хелены. Она больна, а её муж отправлен на принудительные работы в Германию, и некому помочь ей и её малым детям.

— Можно мне что-то спросить?

Отец не ответил сразу.

Было ясно, что он ещё не решил, насколько нас может сблизить начавшийся небольшой разговор.

— Спрашивай!

— Русские погонят немцев через всю Европу и, значит, придут в Голландию?

— Такое вполне возможно! Обычно русские доходили только до Берлина, но теперь они настолько разгневаны вторжением в их страну, что могут погнать фрицев вплоть до Атлантического океана!

Тут я сделал ошибку, задав следующий вопрос:

— Если русские придут, то с ними вернутся и евреи?

— Нет! Евреи не вернутся! — сердито воскликнул мой отец. — Вообще, это не наша забота! Наша забота — остаться в живых! Наша забота — не умереть от голода и от холода! Если мы и тащим дрова из чужой квартиры, то это всё равно как… всё равно как… как ты сидел бы голодный на панели, а мимо проходил бы человек, поедая на ходу сэндвич стейк тартар, и полиция схватила его, а сэндвич упал на землю около тебя, голодного!.. Так что же делать — продолжать сидеть, размышляя о том, за что этот человек арестован? А тут кто-нибудь схватит сэндвич, или машина переедет через него, и он станет непригодным для еды! Нет, ты не должен выжидать, ты должен схватить этот проклятый сэндвич! И это как раз то, что мы делаем сейчас с дровами, ты понял?

Меньше всего я желал рассердить его, а это как раз и случилось. Я решил успокоить отца маленькой шуткой:

— Я понял! Мы просто идём за сэндвичами стейк тартар!

— Мне совсем не хотелось бы делать этого! — ответил он, и его голос внезапно стал мягким и грустным. — Совсем не хотелось бы!

* * *

Внутри еврейского дома было холоднее, чем снаружи. На столе до сих пор оставалась еда, яичница и хлеб на тарелке. Временами в воздухе проплывали странные запахи. Еврейские запахи. Во всяком случае, таких запахов не могло быть в голландском жилище.

— Стойки от перил послужат отличной растопкой! — сказал отец, показывая на лестничный пролёт ломиком. Он был достаточно силён, чтобы держать ломик горизонтально.

Я взял молоток из инструментов, собранных в холщовый мешок. С первым же ударом по перильным стойкам от меня ушли боязнь чужого дома и опасение чем-нибудь рассердить отца.

Мальчишки любят ломать всякие штуки, а совершать это вместе со своим отцом, да ещё и на пользу своей семье — что может быть прекрасней? Я злился на каждую стойку, которая сопротивлялась моему молотку, и чертыхался, нанося всё более яростные удары.

Подняв вдруг глаза, я заметил, что отец усмехается, видя моё усердие.

Но мой пыл спадал по мере продвижения вверх по лестнице, откуда уже не было видно отца в гостиной, где он отламывал ломиком разные деревянные части. Они тоже сопротивлялись, скрипели, гнулись и наконец трещали, сдаваясь.

Мне показалось, что сверху послышался посторонний звук. Я сильно бил по стойкам, заглушая всё вокруг, но в этот момент остановился. Единственное, что я мог слышать, было пыхтение отца. И тут звук повторился.

«Будто ребёнок плачет! — подумал я. — Может быть, полиция ворвалась и арестовала евреев так быстро, что они не успели захватить ребёнка? Или они не берут младенцев — какой прок от них в рабочих лагерях?»

— Почему ты остановился? — раздался снизу голос отца.

— Мне кажется, я что-то слышу!

— Что именно?

— Ребёнок плачет!

— Ребёнок? — Он замолк на мгновение. — Давай заканчивай со стойками!

Я вернулся к выколачиванию стоек, которым было предназначено сгореть в печи. Из нижней комнаты продолжал доноситься треск дерева, но я знал, что с отцом всё в порядке, потому что он победно покрикивал, и вскоре он уже поднимался по лестнице с ломиком в руке.

Просмотрев стойки, он похвалил:

— Хорошая работа!

В это мгновение звук со второго этажа раздался опять, и мы оба услышали его.