Ненависть любви

— Я волнуюсь за Мигеля, — сообщила она мне тоном, который как бы намекал, что мы-то двое сохраняем здравый смысл и присутствие духа. — Эти женщины не думают о том, что здесь ребенок, и ничего не стесняются — ни браниться друг с другом, ни миловаться с женихом…

Мимо торопливо проследовала старушка машинистка с мухобойкой в руке. Через некоторое время мы услышали размеренные удары, наносимые престарелой охотницей по стенам и мебели. Так как буря не позволяла открыть окна, в гостинице развелось полно мух. Воздух был тяжелым.

— Ты забываешь, что одна из «этих женщин» умерла, — продолжил я прерванный разговор.

Не только бульон заслуживал всяческих похвал. Гренки тоже оказались превосходными.

— Этим-то они меня и доконали. Я волнуюсь, Умберто. У Мигеля было тяжелое детство. Он анемичный, отстает в развитии. Он слишком инфантилен для своего возраста. Все о чем-то думает… Моей сестре казалось, на море он окрепнет… Но он сидит у себя в комнате и плачет. Мне бы хотелось, чтобы ты зашел к нему.

Жестокость моей кузины по отношению к покойной не должна была ввести меня в заблуждение: о мальчике она говорила тоном, соответствующим моменту. Первые впечатления часто оставляют в наших душах эхо, которое звучит всю жизнь. Только от нас зависит, чтобы этот отзвук не стал роковым. Однако не следовало забывать и о скверном поведении Мигеля, о том, что он подслушивал разговоры Эмилии и Мэри.

Я последовал за Андреа в глубину дома, к чулану, где Мигелю поставили кровать. Пока я тщетно ощупывал стену в поисках выключателя, Андреа зажгла спичку. Потом она воткнула огарок свечи в подсвечник, стоявший на сундуке.

Мальчика в комнате не было.

К стене была приколота страница из журнала «Графика»: лучшая футбольная команда Западной железной дороги. На газете, расстеленной на сундуке наподобие скатерти, стояла пустая бутылочка из-под клея, лежали расческа, зубная щетка и несколько сигарет «Баррилете». Постель была смята.

IX

Андреа рассчитывала, что я стану помогать ей в поисках Мигеля; мне удалось от нее отделаться. Я вошел в комнату Мэри как раз вовремя, чтобы удержать машинистку — это озабоченное воплощение Мускариуса — бога, отгонявшего мух от алтарей, — от непоправимой ошибки. Она уже успела «привести в порядок» бумаги на столе и теперь намеревалась похозяйничать на тумбочке.

— Ничего не трогайте! — закричал я. — Вы сотрете отпечатки пальцев!

Я сурово посмотрел на Корнехо и Атуэля. Мне показалось, последний улыбнулся с затаенным злорадством.

Мои слова совершенно не смутили машинистку. Она лишь крепче сжала в руке мухобойку. Торжествующий блеск прорицательницы появился в ее глазах.

— Я же говорила: что-то случится! — воскликнула она.

И, по пути раздавая удары стенам, проворно удалилась.

Когда ударил гонг на завтрак, Эмилия сказала, что не хочет уходить из комнаты Мэри. Скорее назойливо, чем галантно, Корнехо настаивал на том, чтобы подменить ее.

— Я сочувствую вам, Эмилия. Но, поверьте, мы все тоже несем ответственность за эту ужасную трагедию… У вас расстроены нервы. Вам нужно питаться. Мы здесь все как одна семья. Я самый старший и прошу вас оказать мне честь — позволить остаться с вашей сестрой.

Типичный пример фальшивой учтивости: досадить всем, чтобы угодить кому-то одному. А меня, например, спросили? Однако мысль о том, чтобы предложить себя в плакальщики и лишиться завтрака, повергала меня в транс. Кроме того, из разглагольствований Корнехо выходило, что, само собой разумеется, Эмилия должна чувствовать себя виноватой в смерти сестры. Естественно, она хочет побыть с ней наедине, пока не приедут полицейские.

Атуэль подошел к Эмилии и заговорил с ней, как взрослый с ребенком.

— Как ты захочешь, так и сделаем, Эмилия. — Он нежно погладил ее руку. — Пойдешь завтракать, — конечно, я останусь. Если не пойдешь, только скажи, чего ты хочешь: могу остаться с тобой или, если тебе надо побыть одной… Как скажешь.

«Человек — это стиль»[11],— подумал я. Стиль «Вопли души» начинал меня раздражать.

Эмилия настояла на том, чтобы остаться. Я посмотрел на нее с той смесью восхищения и благодарности, которую мы, мужчины — а ведь все мы сыновья женщин, — испытываем перед самыми высокими проявлениями женской души. Тем не менее, уходя, я успел обратить внимание, что у Эмилии в ее горе все же достало сил переодеться и привести себя в порядок.

Звуками, преобладавшими за завтраком, были жужжание синих мух и позвякивание приборов. Разговаривали мало. Маннинг казался почти болтливым…

Ужасно говорить такое, но члены «семьи» смотрели друг на друга с недоверием.

Никто не вспомнил о Мигеле. Кроме Андреа. Когда мы встали из-за стола, она отвела меня в сторону.

— Мы его не нашли, — сообщила она мне. — Должно быть, плачет, спрятавшись где-нибудь на корабле. Или в песках. Или на крабьей отмели. Будем искать дальше. Как только появятся новости, я тебе сообщу.

Зачем, спрашивается, мне эти новости? Как она раздражала меня этими попытками приобщить к своим псевдоматеринским заботам!

X