Ненавистная пара

— Что ты, по-твоему, сейчас делаешь? — рявкнул на нее, умирая от разламывающих на части противоречий. Вывалить ей в лицо все презрение и гнев, обозвать самыми последними словами, выгнать из дома, велев никогда больше не являться, не заставлять меня истекать кровью ревности и ненависти. Или повалить прямо тут на этот залитый водой пол, исцеловать всю от пальцев ног и до рыжеющей макушки, излить первобытную потребность одаривать лаской, нежностью, стребовать и от нее все то блаженство, что обещали эти проклятые прикосновения, наплевав на прошлое. Дать любой из выходов беснующейся внутри буре в надежде обрести потом покой, без разницы, с каким исходом.

— Удерживаю твое внимание, заставляя выслушать себя, — криво и вроде бы цинично усмехнулась Летэ, но за этим мне почудилось нечто беззащитное и обреченное. — Разве не ты мне в самого начала на том постоялом дворе постоянно твердишь, что единственный способ сделать это наверняка, — это ублажать тебя так или иначе.

Наше начало было не в том гадюшнике. И да, сказал. Но больше не хочу так. Не могу. В адову дыру все эти гадости, эту нашу сделку, наше прошлое. Не. Хочу. Так. А как? Да хрен его знает. Внутри все сводило от возбуждения и в то же время от горечи. Если и кончу сейчас, то однозначно одной лишь жгучей желчью, что выжигает кишки.

Отвернувшись от своей пары, я облился и, как был мокрым, пошел в спальню. Рухнул на живот на постель, чувствуя лишь опустошение. Летэ появилась вскоре и опустилась на кровать, почти не заставив ту колыхаться.

— Говори, — приказал, не отрывая лица от матраса.

Минуты шли, а она все молчала. А я больше не понукал, потому как в действительности мне было совершенно насрать на всех этих чужих людей, нелюдей, их трагедии и суету. Все главное и имеющее значение было тут, в этой спальне, но как сделать его чем-то не причиняющим разрывающую боль ежесекундно, я не представлял. Но я ведь, в конце концов, мужик, значит, тот, кто должен все равно пытаться, если даже понятия не имею как и почти уверен, что ничего не выйдет. Что впереди у нас лишь еще больше руин и ее, и моей души, и сотворим мы их друг в друге собственными руками. И все же…

— Летэ, я не хочу вот так… — вытолкнул из горла, будто слова имели твердость камней. — С тобой и со мной. Нужно иначе.

Она сглотнула громко, словно и ее горло отягощали те же несуществующие камни.

— Я тоже не хочу, Лор. Но еще я не хочу никогда больше становиться причиной чьей-то боли, а особенно твоей. Так что по-другому никак. И давай вернемся к магам.

Лязг и грохот упавшей тяжеленной воображаемой завесы, поднявшейся лишь на секунду между нами, был оглушительным.

Но теперь я знал, что она — это не монументальная стена из камня, не поддающаяся никакому разрушению. А раз так, то заставлю ее однажды подняться снова, а когда-нибудь разнесу в пыль.

— Иди сюда, — велел, перевернувшись и указав Летэ умостить еще влажную голову на мое плечо. — Рассказывай все.

Глава 19

Летэ явно ощущала себя некомфортно в этой позе, напрягшись всем телом и замерев в довольно неудобном положении, когда касаться приходилось только щекой моего плеча, а в остальном сохранять дистанцию. Долго так не пролежишь — мышцы сведет, но я не собирался облегчать ничего для нее, для нас обоих — это просто невозможно. Все, каждое маленькое движение навстречу, в любом смысле этого слова, давалось нам через усилия над собой, и лучше не притворяться, что это не так. Поэтому я продолжал удерживать ее голову, не давя уж слишком, но и не отпуская, предоставляя выбор: расслабиться или вырваться и отодвинуться. Летэ выбрала первое, обмякая и прислоняясь уже полностью к моему боку, и мне неожиданно стало теплее, будто в темную спальню пробрался солнечный луч и согрел нас.

— Какого рода рассказ ты желаешь от меня услышать? — спросила она, поерзав и дернув рукой, как если бы подавила порыв пристроить ту на моей груди.

— Считаю, с твоей стороны будет логичнее рассказать мне все от и до: как ты пришла к своим умозаключениям, тогда понять тебя станет проще, — посоветовал я, жалея отчасти, что в таком положении не могу смотреть ей в глаза, если только она сама не поднимет взгляд. — Но давай и учитывать, что тебе в итоге все же так и не удастся меня ни в чем убедить. Не все обязаны соглашаться с твоими умозаключениями в этой жизни.

Я аккуратно, как подкрадываясь, положил ладонь на ее сразу опять одеревеневшую спину, приобнимая, и прислушался к себе. Не взбесит ли и самого это чрезмерно отдающее настоящей интимностью положение? Вот и кто тут и к кому подкрадывается? Я к Летэ, она к моему здравомыслию со своими еще не совсем мне понятными целями, или оба одновременно к чему-то пока безнадежно ускользающему, тому, что то и дело отпугиваем, ударяясь в прежние эмоции, поддаваясь темным воспоминаниям.

— И что тогда? Не станешь мне помогать?