Ненавижу и… хочу

Я как будто раз за разом захожу в тупик. Бешусь от бессилия, невозможности говорить с ней, вызвать на какие-то эмоции. Хочу, чтобы она орала. Чтобы полезла драться, обозвала меня скотиной, психовала, сопротивлялась, бросалась вещами! Хочу, чтобы объяснила. Объяснила, какого хрена все это натворила, почему какой-то хуй с баблом был важнее ребенка. Объяснила, что с ней происходит, в кого она превратилась.

Эта  грустная девчонка с окровавленными коленками на соседнем сидении – не та Лиза, которую я знаю. Тень от нее, жалкая копия, как будто рисунок в раскраске для взрослых. Хочется взять фломастеры и раскрасить ее эмоциями, мыслями, мотивами, желаниями. Но в то же время рисунок хочется скомкать и сжечь.

Мы въезжаем на территорию больницы, и администратор выписывает пропуск на второй этаж. Лизе тяжело идти, боль все-таки ее догнала, но я слишком зол, чтобы попросить для нее коляску или взять на руки. В первую очередь зол на себя, потому что мне должно быть плевать, здорова она или нет. Я просил убрать мусор, а не устраивать экзекуцию, и пусть бы сама промывала раны, переодевалась и ползла до государственной поликлиники, потому что на частную у этой шлюхи все равно нет денег.

– Двести шестой. – Я останавливаюсь у кабинета. – Иди.

– Леш…

– Ну?

Она специально издевается, мне кажется.

– А можно я куплю ему игрушку?

– Глупый вопрос. Нет.

– А ты не говори, что от меня. Скажи, что сам купил. Просто я хочу, чтобы она у него была.

– А чего, когда уходила, не оставила?

– Я…

– Что, Лиза? Что? Давай, расскажи  мне, о чем ты думала, когда оставляла его у чужих людей. Когда улетела на море и постила тупые фоточки с ебарем? Расскажи, как ты скучала по сыну, расскажи, о чем ты вообще думала и почему вдруг сейчас тебе всралось его видеть и дарить игрушки. Скажи хоть раз правду, и тогда я, может, подумаю насчет игрушки.

Она не скажет, да я и не уверен, что хочу все это слышать. В свое время мысль о том, что она ушла, потому что влюбилась, потому что появился кто-то сильнее, богаче, лучше, меня почти убивала. Я умирал, не будучи способным даже накормить ребенка, мой отец погиб, а бизнес превратился в чемодан без ручки, убыточное предприятие, сотрудники которого устраивали пикеты и лили на мою семью дерьмо во всех СМИ и соцсетях. Вот тогда мысль, что я не смог сохранить даже семью и оказался слишком слабым для Лизы, почти загнала в могилу.

Если она произнесет это вслух, я могу ее убить. Порой мне кажется, что я на это способен, порой я очень ярко представляю, как сжимаю ее горло, перекрывая доступ кислорода.

– Каренина Елизавета Львовна, – медсестра выходит из кабинета, – прошу вас. Доктор ждет.

В нос ударяет запах, который я не забуду до конца жизни. Запах стерильной операционной. Это всего лишь кабинет дежурного хирурга, но меня накрывает воспоминаниями и, едва за Лизой закрывается дверь, я иду прочь, к буфету, где пахнет сдобой и кофе.

Лиза

Леша думает, что я сумасшедшая. И врач наверняка думает, что я сумасшедшая. Наверное, они не так уж неправы.

– Елизавета Львовна, я ведь обезболил, что с вами такое? – спрашивает хирург.

Длинным острым пинцетом он вытаскивает из ссадины крошечные осколки стекла, сосредоточенно глядя через увеличительное стекло. По моим щекам бегут слезы, и их очень легко объяснить болью.

– Низкий болевой порог, – сдавленно отвечаю я.

– Хотите, сделаем укол?

Укол мне вряд ли поможет. Разве что если отключит сознание на несколько часов, но это не совсем то, что мне нужно. И оно все равно вернется, навалится всей тяжестью, как обычно.

– Все в порядке. Спасибо.

– Как же вы так? Очень неудачная травма. Куча мелких осколков.

– Я…

Я помню, как опустилась на колени, слабо соображая, что делаю. В ушах еще звучал голос сына, который я услышала спустя долгие годы. Как же он вырос! Как стал похож на отца… если бы все было хорошо, я сейчас шутила бы, что подрабатываю «ксероксом»: такой же темноволосый, с тонкими чертами лица.

У его новой мамы будет много забот, когда Темка подрастет и начнет охмурять девчонок.

Я вздрагиваю от нового укола боли, никак не связанного с манипуляциями хирурга.

– Просто упала. Разбила вазу на работе, споткнулась и упала.

– Форма у вас неудобная, – говорит врач. – Не по технике безопасности.

– Зато красивая.

– Надеюсь, неудобства хорошо оплачиваются.

Не жалуюсь. Это, конечно, копейки, по сравнению с прошлой жизнью, но я могу оплачивать коммуналку и еду, а других желаний все равно нет. Думается, у меня должны быть какие-то планы, перспективы, ведь можно как-то восстановить диплом и найти работу или скопить на новое образование. Я бы могла стать медсестрой, давным-давно я думала об этой профессии. Еще до встречи с Лешкой.

Но, кажется, что я так и проведу остаток жизни где-то в иллюзиях. Я выстроила в голове целый мир, жить в котором проще, чем в реальном. В нем моя семья не развалилась на куски, в нем есть куча детей, две собаки, шиншиллы в домиках и веселые попугайчики в зимнем саду огромного дома. Я даже знаю, в какой момент эта идеальная фантазия могла стать реальностью.