Ненавижу и… хочу

Прихрамывая, я бреду в кабинет начальницы. За ночь ссадины и порезы затянулись, и теперь каждое неосторожное движение причиняет боль. Я морщусь, когда спускаюсь по лестнице и сквозь зубы шиплю, случайно столкнувшись с доставщиком воды в дверях. Вид у меня, должно быть, жалкий.

– Садись, – говорит Ирина Дмитриевна.

У нее сегодня тяжелый взгляд, и я начинаю нервничать. В кабинете пахнет смесью кофе и дезраствора, на редкость противный запах.

– Что с рукой? – она замечает повязку.

– Порезалась вчера. Все нормально. Я надену перчатки и…

– Да плевать, – огорошивает меня ответом. – Надоела ты мне, Каренина. Жалуются на тебя.

– Кто?

Зачем я спрашиваю? Я знаю ответ.

– Заказчик. Девочки. Хамишь. Плохо работаешь. Сбежала с уборки, они все за тебя делали.

– Но я порезалась и ездила в травмпункт… я собиралась отказаться от своей части оплаты за тот день!

– Да, конечно, еще и голодным африканским детям помочь собиралась, я и не сомневалась. Очень удачно эта идея к тебе пришла, прямо с утра, ага. А вчера вечером ты не могла им позвонить и сообщить о том, как тебя озарило?

Я опускаю голову. Не могу же признаться, что вчера у меня был до ужаса странный вечер. В пакете, что дал Лешка, обнаружились контейнеры с салатом, роллом и булочкой. Такого вкусного ужина у меня не было уже давно. Я прямо руками вытаскивала из свернутой тортильи кусочки лосося и с наслаждением ела. А потом раз за разом прокручивала в голове встречу с сыном, его голос и… красивую няню, которой Лешка собирается сделать предложение.

Мне было не до профессиональной этики. Хотя от этого термина в контексте уборщиц становится смешно.

– Я тебя, Каренина, предупреждала, что у меня работают, а не прохлаждаются. Самовольно ушла с объекта, никому ничего не сказала, заказчик жалуется, сказал, ты там что-то разбила и вела себя по-хамски. Прости, Елизавета, но ты можешь быть свободна.

– Но… – Я замираю и вместе со мной весь мир.

«Все только начинается».

Боже, Леша, ну зачем?! Неужели тебе станет легче, если ты окончательно меня уничтожишь? Неужели ты сможешь быть счастлив только если я исчезну насовсем?

– Ирина Дмитриевна…

– Давай без нытья. Забирай вещи, и чтобы через полчаса тебя здесь не было.

– Ирина Дмитриевна… у меня вообще работы нет. Мне жить не на что, я ведь старалась! Я порезалась, случайно…

Женщина обрывает меня, подняв ладонь.

– Каренина, я и так пошла навстречу старому знакомому, взяв тебя. Хватит. Не позорь Вадима и не бегай жаловаться, ты сама во всем виновата. Ступай.

Злость внутри поднимается ядовитой змеей, готовой к атаке. Это несправедливо! Нельзя увольнять меня за то, чего я не делала! Не я разбила вазу, я слова никому в офисе не сказала, не говоря уже о хамстве, я уехала, чтобы вытащить осколки из ноги… да, никого не предупредив, но разве Леша дал мне хоть минуту на это? Он утащил меня как можно дальше от сына, спрятал и увез, и ему было плевать,  что подумают обо мне на работе.

И он еще подал жалобу на меня?!

В комнате персонала лежат кое-какие мои вещи, но я не хочу забирать их и видеть других девушек. Там теплый старый свитер, сменные видавшие виды балетки и книжка в мягком переплете. Их ценность меньше, чем ценность гордости, которая еще трепыхается внутри. Меньше всего на свете мне хочется слушать перешептывания за спиной и гаденькие ухмылочки в лицо.

Что ж, теперь девочки будут получать больше, ведь меня в их бригаде нет. Работать, правда, придется активнее, и больше никто не прикроет отлучки на полчасика или косяки. Плевать. Мне уже на все плевать.

Я действительно чувствую тупое равнодушие внутри. Бреду по улице, подставляя лицо падающим хлопьям снега. Мне стоит надеть шапку, но сил на это нет. Я смертельно устала и мне безумно одиноко.

Мужчина, которого я любила, ненавидит меня всей душой и не успокоится, пока не уничтожит.

Сын, которого я оставила, счастлив с новой мамой.

Нет подруг, друзей, родственников, соседей. Приятелей по переписке или случайных знакомых. Никого. Если я открою записную книжку в телефоне, то увижу всего пару номеров, но вряд ли хоть по одному из них возьмут трубку.

Кажется, будто меня вовсе не существует. И я бесплотным духом блуждаю по улицам, а в городе кипит жизнь. Все эти люди проходят, не замечая моего присутствия, куда-то спешат. До них есть кому-то дело, им есть, к кому возвращаться домой.

Мне не к кому. Да и не хочется, от дома в моей квартире только название. Холодные стены, холодная тьма в углах, бессмысленная тоскливая тишина. В парке, где  я сажусь на скамейку, куда живописнее и приятнее. Здесь всюду нетронутый белый снег. Я забираюсь на скамейку с ногами и наблюдаю за снегопадом.

Если закрою глаза, то и сама превращусь в сугроб.

«Мама! Мамочка!», – какой-то ребенок кричит вдалеке, и мне чудится в нем голос Артема.

Я пытаюсь сделать вдох, чтобы ответить, но воздух вокруг слишком холодный, и получается только кашлять. А потом к незнакомому мальчику приходит мама. Берет его за руку и тянет к выходу, наверняка спеша домой.

У этой мамы тоже светлые волосы. Как у девушки, которой досталась моя семья.