Нео-Буратино

— Да вы посмотрите на этого палача! — возмущалась соседка. — При нем по «Ленинградскому делу» половину этого дома пересажали — офицером тогда был, «охранял» их, пес цепной! Он и Маню-то, одноклассницу мою, в могилу свел. Его еще при Хрущеве из органов поперли, а он до сих пор прошлым хвастает! Не верьте ему, пьянчужке!

Соседку вежливо остановили. Стажер-следователь оказался «перестройщиком и реформатором»:

— Значит, вы, папаша, надсмотрщиком в тюрьме были при сталинском режиме?

Ветеран обиженно отвернулся, бурча:

— Я и сейчас готов «за Родину, за Сталина» хоть куда… Шпионов развелось, на вас бы вождя!

— Но-но! — Милицейский чин стукнул по столу. — Мы строим новую Россию, без шпионов и лагерей.

Он нагнулся к Диме и пригрозил:

— А ты сам у меня в КПЗ посидишь, там таких, как ты, только и ждут, чтоб рылом парашу чистить.

Бывший «сокол» сник и даже всплакнул от беспомощности и злости на перевернувшийся мир. Стажер все аккуратно записал и спрятал в папку. Гвидону стало даже жалко старика: «Он жил в ногу со временем, выполнял приказы как „маленький человек“. Наверное, не такую уж большую пенсию получает… Попробуй-ка, согласись на старости лет, что жизнь прожита бесполезно!» Проверить стажера спустился начальник отдела дознания и узнал в Гвидоне артиста «из телевизора»:

— Какие люди! Это же звезда рекламы!

Гвидон покраснел: он стеснялся своей халтуры, да и съемки-то ему доставались почему-то только в рекламе бытовой химии.

— Я тоже вспомнил! — подтвердил помощник дежурного. — Этот парень чем-то чистил унитазы по РТР!

Начальник дознания одним глазом пробежал протокол, время от времени пряча усмешку в холеные усы, и увел Гвидона в кабинет, где до утра отпаивал его конфискованным у уличных торговцев пивом.

Сбитого с толку Диму посадили на 15 суток: отдавший всю трудовую жизнь охране «социально опасных элементов», он сам вдруг оказался в шкуре заключенного под стражу.

Вернувшись домой, Гвидон обнаружил заплаканную Зиночку. Она билась в истерике, капризно выкрикивая:

— Ты женишься на Светиной! Ты не имеешь права! Ты должен, ты обещал жениться на мне! Я заставлю тебя жениться!

«Если бы она знала, с кем я подал заявление! — Гвидон внутренне возликовал. — Я тебя проучу: будешь знать, как годами разрывать оголенное сердце артиста! Помучайся — тебе пойдет на пользу». Он сохранял невозмутимое выражение лица, хотя это стоило немалых сил, и коротко объяснил:

— Видишь ли, Светина пообещала прописать меня к себе, в свою квартиру. У нее отдельная, трехкомнатная, — на двоих места хватит.

У обманутой суфлерши глаза поначалу округлились, но тут же скептически сузились, и она прошипела:

— Всему театру известно, что Светина влюблена в своего директора и даже живет у него! Ты еще и лгун!

Что было делать? Мозги у Гвидона задымились, лицо пошло пятнами. При этом он достал из кармана брюк приглашение в загс и небрежно повертел им в некотором отдалении от лица Зины. Дрожащими руками он демонстративно разорвал заявление (впрочем, сделал он это не просто, а с умыслом — актерская смекалка не подвела). Один кусок он отдал Зине для ознакомления, другой изорвал в клочки и разбросал по комнате. Зина жадно схватила обрывок и прочитала кусок слова: «Свет…» (все, что осталось от «Светланы Анатольевны»). Дальше она разбирать не стала:

— Значит, это правда? Вы со Светиной подали заявление в загс?! С этой авантюристкой-телевизионщицей? И ты хотел жениться на папарацци?!

— Был грех, — повинился Гвидон, пряча глаза. — Но теперь будет все по-настоящему — только с тобой!

«Слава Богу, что Светина ничего не знает о бабушке и ее не нужно ни о чем предупреждать», — обрадовался Гвидон и опять ощутил твердую почву под ногами. Зина растроганно прижалась к его тщедушной груди:

— Теперь никому тебя не отдам!

Гвидон почувствовал, что камень в груди тает и по телу разливается тепло жизни.

Выходной они провели с Зиной: гуляли по Островам, он читал стихи великих лириков, ужинали в недорогом, но приличном тихом кафе, затерянном среди линий Васильевского. Гвидон даже проговорился о возможной постановке своей «постмодерновой» пьесы. Зина осталась у него ночевать, а утром вместе поехали на работу в театр. Вечером Гвидон отвез машину в кафе. Открыв багажник, он увидел милицейскую крагу, битком набитую деньгами (незадачливые гибэдэдэшники забыли ее вместе со всеми «праздничными» откупными автолюбителей), — она лежала на самом дне. Гвидон слышал, что в Европе подарки на Рождество кладут в вязаный носок и прячут под елку: «Ничего себе сюрприз — сейчас ведь, кажется, самый разгар Святок!»

Дома его позвали к телефону: бабушка радостно сообщала, что паспорт нашелся на комоде.

— На самом видном месте лежал все это время, а я, старая дура, не видела. Ведь точно помню — на комоде смотрела!

Наконец до Гвидона дошло: свечка начала действовать, хоть он второпях и забыл ее задуть. Он впервые в жизни сознательно перекрестился.