Нео-Буратино

Мое спасение — театр. Каждый вечер я выхожу на сцену и играю самозабвенно, взапой, так, как играют в последний раз. В театре я нахожу себя прежнюю, несравненную, непревзойденную; здесь я — царица, коей нет равных, всесильная вершительница судеб. Театр и мое мщение всему мужскому роду за грех единственного мужчины, который разбудил в моем сердце светлые чувства, а сам, принося клятвы верности, уже лгал мне. Впечатлительные французы валом валят на спектакли, в коих я занята, потому что им страшно хочется увидеть игру актрисы экзотического русского происхождения. Сим простакам при звуках моего имени представляются вечно заснеженные степи, закованные в ледяную броню реки, дикие бородатые мужики в мехах, охотящиеся на медведей на улицах Петербурга, и прочий вздор, свойственный европейскому взгляду на Россию. Немудрено, что на таком фоне я со своей роковой внешностью кажусь им прекрасным цветком, каким-то чудом выросшим в чащобе среди сплошных сугробов. Пусть думают себе что угодно, для меня же главное, чтобы они заполняли залы. Я ведь снова творю молитвы из текстов пиес, расставляя сети, кои оказываются полными после каждого спектакля. Повторение ролей, реплик, даже отдельных слов, на сей раз французских, как прежде, рождает сокрушительную энергию, и, когда она выплескивается в зал, зрители-мужчины не в силах противостоять ее воздействию. Соперница-маркиза была права, предрекая мне власть над сердцами парижан. Я еще достаточно сильна для того, чтобы мстить за любовь, втоптанную в грязь: меня обманул один француз, так пусть же за эту подлость расплачиваются все! Я бежала из России, чтобы избавиться от домогательств пылких соотечественников и их самих избавить от гибельного соблазна, здесь же мне доставляет наслаждение сражать поклонников, безжалостно разбивая их надежды и упования. Не могу взять в толк: то ли Господь так испытывает меня, наставляя на путь истинный, то ли враг рода человеческого сими искушениями все дальше и дальше уводит меня с этого пути? Во всяком случае, я со злорадством наблюдаю за этим поистине национальным бедствием, постигшим Францию. Впечатляющая картина! Общественные сословия, от лакеев хороших манер до придворных фаворитов вздорного нрава, охвачены эпидемией страсти. На что только не идут эти люди, дабы добиться знаков внимания с моей стороны! Одни тратят целые состояния, мечтая провести несколько часов наедине со мной, другие ссорятся с лучшими друзьями, оспаривающими право иметь надежду, третьи, в основном гвардейские офицеры — цвет армии, дерутся на дуэли за обладание этим правом.

Говорят, такому любовному безумию подвержены животные в пору свадеб, я же теперь наблюдаю детей Адама в подобном помешательстве — это куда любопытней! Интересно, что потом напишут ученые умы об этом периоде в истории Франции? Вряд ли кто-нибудь из них догадается назвать его эпохой Авдотьи Троеполовой.

Мне же, да простит меня Бог, приятно осознавать себя виновницей сердечных трагедий сразу стольких мужчин, теперь уж, можно сказать, личностью исторической. По крайней мере, мысль сия остужает ожог моей души.

20 марта 1809 г. от Р. Х. Paris.

Март на дворе. Начинается чудесная пора весеннего пробуждения мира, в воздухе витают волнующие запахи молодой клейкой листвы, теплые дуновения зефира подобны ласковому дыханию. Иные в это время года предаются романтическим фантазиям и обольщаются великими надеждами, для меня же, как ни печально сие, настала нора прерывать роман со сценой, и так затянувшийся до неприличия. Он длится чуть не сорок лет, подчас принося горе и мне самой, и окружающим. Я более не желаю продолжать зловещую цепь бессмысленных смертей. Жажда мести, объяснявшая мое поведение в последние месяцы, утолена столь же внезапно, сколь горько.

Намедни мне приснилось, будто известный всему Парижу Марио Д., отпрыск знатного рода, снискавший особое расположение Императора, преследует меня в колоннаде Лувра, охваченный страстным порывом. Желая подразнить баловня судьбы, до тех пор не знавшего промедления в исполнении своих прихотей, я ускользаю от него, то жестами увлекая за собой, то скрываясь из виду в дворцовых переходах, так что преследователю остается только прислушиваться к стуку каблучков и шелесту шелковых юбок. В конце какой-то анфилады я вижу распахнутое окно, с восхитительной легкостью вспорхнув на карниз, открываю объятья юному безумцу, упоенно повторяющему мое имя, и вот, слившись в сладчайшем поцелуе, мы летим в мир высшего блаженства.