Нео-Буратино

— Да это все она, мегера, соседка моя! Правда, я потом у нее четвертак стащил, но забыл, куда сунул после драки… Так что я там про бабников-то говорил? А-а-а! Вот! Сегодня утром я решил, что лучше быть последним алкоголиком, чем бабником. Выходит, верно говорят, что бабы до добра не доводят! — не унимался Бяня.

— Соболезную: досталась тебе соседка. Надо же так человека довести! И вообще, знаешь, Бяня, бить тебя — это вандализм, — убежденно заявил Тиллим.

— Совершенно верно. Тем более что спор наш касался искусства балета, а она… Ты представляешь, сходила в театр и считает меня неучем! Это я-то неуч! Попала в «Октябрьский» на «Лебединое…» и хвастается, говорит, что я невежда. Это я-то невежда? Посмотрела, а я — хам необразованный. Ну разве это справедливо? Я ей попытался объяснить поделикатнее, что представления такого уровня сомнительны и достойны люмпенов. Как можно посещать столь несерьезные мероприятия, когда у нас есть кладезь, сокровищница русского балета — Мариинка, ну, на худой конец, Михайловский театр, где, кстати, тоже соблюдаются каноны классической балетной школы, и здесь надо отдать должное Вагановскому училищу, кующему кадры для радующей глаз петербуржцев и ценителей прекрасного на мировых сценах пластической феерии. Исполнение наших танцовщиков содержит в себе глубокий смысл, для него характерны подлинное изящество и большое внутреннее чувство. Артисты поистине переживают каждое па, каждый пируэт, техника их выше всяких похвал, движения отточены до тончайших нюансов, а то, что являют на суд зрителя под фонограмму заезжие московские гастролеры, — безвкусица и дилетантизм! Вот что я тебе скажу. Да это просто дешевая игра на публику со слащавой улыбкой и бульварным шармом, если угодно, опиум для народа. У них же Одетта не одета! — Бяня еще долго возмущался, что-то говорил, активно жестикулируя, и все никак не мог успокоиться.

Папалексиев, обалдевший от таких сентенций, наконец промолвил:

— Да, Бяня, бить тебя действительно большой грех. А зачем тебе четвертак?

— Как зачем? — удивился тот. — Утром выпил, целый день свободен.

— А ведь правда, — задумчиво произнес Тиллим.

Бяня вдруг спохватился:

— Ну дает! Совсем меня с мысли сбил. Я ведь к чему о бабах-то вспомнил: ты в курсе, что тебя сегодня утром иностранцы снимали?

— С какой это стати я им понадобился?

Тиллим решил, что у приятеля от съемок не все в порядке с головой, Бяня же заподозрил в помешательстве Папалексиева:

— Точно с ума спятил! Как это с какой стати? Представь себе физкультурника: бежит в выходном костюме и вопит на всю округу: «Беда! Авдотья, не надо!» Всех ворон переполошил, не то что людей. Вот я и говорю: все беды из-за баб!

Этого Тиллим никак не ожидал услышать и буквально лишился дара речи. Тут Бяня заметил, что его персона вновь попала в объектив заморских кинолюбителей, и решительно отодвинул в сторону Папалексиева, загородившего обзор, вполголоса пояснив:

— Тихо, меня снимают.

Голова у Тиллима кружилась, перед глазами все прыгало, но, отходя от Бяни, он неожиданно для себя рассеянно произнес:

— Твой четвертак спрятан в сапогах соседки.

— А ты откуда знаешь? Я приду домой — проверю, правда ли это… Ах да, ты же телепат! Вот я и узнаю твои способности в экстрасенсорике. Я, кстати, тут такую книжку достал по астрологии, один мужик пишет…

Тиллим уже не слышал Бяниных откровений. Обогнув вокруг Петропавловку, он шел по направлению к Малой Невке, хотя ему было все равно, куда идти, лишь бы отвлечься от общения с Бяней. Внезапно его посетило желание размяться, выкинуть какое-нибудь коленце. Выбрав уединенный двор, Папалексиев стал крутиться на одном месте, подпрыгивать, то и дело выкидывая в воздух ноги и размахивая руками. Он даже попытался сесть на шпагат, да с непривычки так неуклюже растянулся, что подвернул ногу.

— Пообщаешься с таким атлетом — сам станешь на него похож, — проворчал Тиллим и, хромая, не спеша поплелся домой.

Дома его ожидало виртуально-реальное видение невыспавшегося Левы. Он назло всем гремел на кухне посудой, переставляя ее с места на место, изображая материализовавшийся полтергейст и пытаясь одновременно вскипятить чай и поджарить яичницу. Услыхав знакомые шаги, Лева устремился на звук. В коридоре произошла встреча с Тиллимом. Сблизившись, они злобно уставились друг на друга, словно два бойцовских петуха. Затем, исчерпав энергию испепеляющего взгляда, Лева полушепотом выпалил:

— Для бутафории свою мебель больше не дам!

Тиллима уже не интересовала мебель, тем более в качестве бутафории, поэтому ему было безразлично заявление соседа, и, соблюдая коммунальный политес, он невозмутимо объявил:

— А я навечно лишаю тебя раскладушки.

Ни слова не говоря, Лева всем телом прижал Папалексиева к стене, освобождая себе дорогу в комнату, после чего незамедлительно скрылся за дверью.