Нео-Буратино

Теперь он и сам не знал, чему больше верить — своей памяти или откровениям странного молодого человека.

— Ну если вы настаиваете, пусть это будет Лола, — снисходительно улыбаясь, сказал Тиллим. — Впрочем, самой примечательной деталью того вечера было не имя вашей подруги, а то, что лифт застрял на полчаса… Обслуживающий персонал, как водится в таких случаях, отмечал праздник на работе — это, оказывается, бывает не только в России — и на сигнал застрявших не реагировал. Когда наш дорогой Моисей Соломонович убедился, что лифтера нет на месте, он заговорил с вами по-французски, а вы стали отвечать на английском. Так вы договорились до того, что откупорили шампанское Моисея Соломоновича и, употребив его с вашими конфетами, недурно встретили Рождество, только под конец выяснив, что оба прекрасно владеете еще и русским языком и, кроме того, оба филологи, приехавшие по своим делам в одно и то же издательство. На ваш раскатистый хохот у лифта собрались пассажиры, лифтеры, официанты, прочие служащие отеля — словом, целая толпа, и на следующий день эту историю знал уже весь русский Париж, а теперь она стала притчей во языцех в пишущем мире Москвы.

После папалексиевского Рождественского рассказа Арон Самуилович неузнаваемо изменился, облик его теперь излучал само добродушие и радость. Он вспомнил, что своей должностью обязан именно Моисею Соломоновичу, имеющему обширные связи в издательских кругах обеих столиц, и всякий приходящий по его рекомендации должен быть так же обласкан, как он сам когда-то.

— Ну что же вы таки сразу не сказали? Такой скромный молодой человек. Усложнили задачу, зачем-то портили себе нервы с секретаршей. Нервные клетки не восстанавливаются, а вам надо беречь себя, у вас талант. Завтра же опубликуем вашу миниатюру.

— Роман, — важно заметил автор.

— Да-да, конечно же, роман! — спешно поправился редактор.

Тиллим ликовал и уже рвался к новым свершениям. Он собрался было поблагодарить редактора и ретироваться, но того разбирало любопытство — он как раз перечитал рукопись и не мог удержаться от вопроса:

— Слушайте, а если очень много раз прочесть текст, хуже не будет?

— Поверьте, будет только лучше. До сих пор тем, кто читал, только помогало, — слукавил Тиллим.

— Что, исцелялись?

— Конечно. Телом и духом.

— А что в Москве…

— Уже давно печатают, в столице у меня много почитателей. Кстати, чуть не забыл, я бы вас очень просил отдать распоряжение напечатать роман рядом с моим объявлением о телепатических услугах. Заявку у меня приняли, его уже, наверно, набирают — не опоздать бы…

Арон Самуилович был в совершеннейшем восторге от Папалексиева:

— Так вы еще и телепат! Подумать только, какие разносторонние дарования! Хотя что же это я удивляюсь: Моисей Соломонович знает толк в молодых талантах. Слушайте, а вы не могли бы сейчас показать что-нибудь этакое, телепатическое?

— А разве вы не заметили? Я уже показал: никакого Моисея Соломоновича я знать не знаю! — выдал обнаглевший Папалексиев.

На счастье, чувство юмора лишало редактора способности трезво мыслить, а Тиллимова реплика уж очень его позабавила:

— Ха-ха-ха! Хорошая шутка! Вы знаете, я очень люблю остроумных людей, и мы с вами могли бы неплохо сотрудничать. А о своем объявлении не волнуйтесь — я распоряжусь.

XVIII

Тиллим покинул редакцию в прекрасном настроении, ему хотелось бродить по улицам, созерцать происходящее и радоваться жизни, а чтобы не тратить время попусту, он решил попутно творить добро. Наиболее многолюдным местом из известных Тиллиму культурных учреждений Петербурга являлся универмаг «Гостиный двор». Ежедневное столпотворение вокруг этой цитадели торговли другому показалось бы утомляюще многоликим и вульгарно пестрым, но Тиллима всегда притягивала стихия толпы, он видел в ней что-то волнующе-родное, поэтому недолго думая отправился на Невский.

Невский жил своей обычной, полной надежд и стремлений жизнью, состоявшей из общего, роевого начала и частных забот каждого прохожего. У Папалексиева тоже была своя надежда, и он, как одна из неотъемлемых частиц рода людского, влился в толпу. Лавируя в нескончаемом потоке мужчин и женщин, он старался соприкоснуться с ними, почувствовать их локоть, наступить на ногу, но после нескольких касаний с ужасом взмолился:

— Господи! Какие страшные думы стучатся в мой мозг! Что движет этими людьми? Как народу грустно живется, когда кругом одни проблемы! Боже, помоги им, дай сил все это вынести!