Необъявленная война

Старик не осуждал своих детей, но и не одобрял их. Оуновские идеи его не увлекали. Однано не рождали протеста, скорее — сдержанное со­чувствие. Дочь он бранил за чрезмерную активность — не бабьего ума де­ло. Родителям хватает волнений из-за сына — так и она туда же.

Советская Армия не вызывала у него ни гнева, ни одобрения. Такова уж судьба Западной Украины — чуть война, через нее какие только ар­мии не шествуют. У всех свои заботы, всем наплевать на здешних жите­лей. У всех одно: «Давай, давай».

Я вслушивался в искреннюю, мне казалось (и сейчас кажется), речь хозяина, зажавшего в сухих ладонях стакан бимбера, но не пригубившего из него. Он воспринимал сущее как печальную и неотвратимую неизбеж­ность для своей земли, своих близких, не вникая в геополитические тонко­сти, в споры, какие не однажды велись в этих стенах. Он относился скорее всего к пассивно сочувствующим Бандере, Украинской повстанческой ар­мии, куда ушли сын и дочь. С такими еще предстояло не однажды встре­чаться. Но я не предполагал, что в самое ближайшее время столкнусь с совсем другим восприятием этой проблемы.

Поднимаясь из-за стола, Дмитрий Павлович смущенно спросил: правда ли, что он похож на хозяйского сына?

- Як Бога кохам.

На правах командира батальона Костя Сидоренко занял лучший дом на нашей сельской улице. Прямо-таки виллу: балкон, застекленная веран­да, высокий с витражами мезонин.

- Это еще что, — распалялся Костя, — ты бы поглядел внутри. Я вхо­жу, сапоги скидываю — паркетный пол. Офонареть!

В доме оставалась одна хозяйка, вернее — хозяйская дочь лет два­дцати. Красавица, каких свет не видывал. Свет, может быть, и видывал, но Костя — никогда. Несмотря на свой опыт выдающегося ходока.

- Представляешь себе, ночью в этом дворце мы остаемся вдвоем. Она через губу желает мне доброго сна, отправляется в свою спальню и запирается на ключ...

В его лихой голове такое не умещалось, его душа и плоть не мири­лись с таким оборотом. Я пробовал вселить в него уверенность:

- Нет таких крепостей...

- Брось ты, товарищ Сталин не о бабах высказывался,— резонно возражал Костя.

Нас с Костей связывали отношения, которые трудно, вероятно, понять сегодня.

Годом раньше, в дни Курской битвы, ранения свели нас, нескольких молодых офицеров, в одной медсанбатской палатке.

Началось наступление, медсанбат находился в движении, поток ране­ных не оскудевал, врачи валились с ног. Не всегда хватало бинтов, сло­мался аппарат для переливания крови, не было того, другого. Разумнее было бы нам согласиться на эвакуацию в полевой госпиталь. Но мысль оставить свою дивизию, расстаться представлялась дикой. Мы по-братски ухаживали друг за другом, помогали один другому передвигаться. Более крепкие кормили с ложечки того, кто послабее.

Мучили раны, у меня не могли извлечь осколок из локтевого сустава, повязки задубели от крови. От крови влажнело сено, на котором мы валя­лись в обмундировании, с пистолетом под полевой сумкой, заменявшей подушку. Но в палатке случались минуты — стоны сменялись хохотом. Старший лейтенант Костя Сидоренко, тогда еще замкомбата, читал по-ук­раински единственную книгу, чудом попавшую в нашу палатку,— «Хіба ревуть воли, як ясла повні» Панаса Мирного. Он сыпал украинскими шут­ками-прибаутками, недурно пел...

Когда большинство ребят из нашей компании выписалось, я, посове­товавшись с Валей Оселковым (батальонным фельдшером), надумал по­кинуть медсанбатский кров.

- Я тебя сам доведу до кондиции, — заверил Оселков. — У меня в энзэ немецкий стрептоцид.

Он выполнил обещание — залечил мою мучительно долго не заживав­шую рану. Последний раз мы с ним мельком виделись третьего августа на пути от Львова к Сану. Четвертого он погиб...

Когда Костю Сидоренко назначили командиром батальона — это про­изошло, коль память не изменяет, весной сорок четвертого, — он собрал нашу уже начавшую редеть медсанбатскую компанию. Устроили выпивон, пели песни.

В большом западноукраинском селе мы с Костей оказались почти со­седями, иной раз встречались дважды на дню. Его батальон получил по­полнение, забот ему хватало. Но каждый раз он сокрушался:

- Я и так и эдак, ординарец каждое утро букет доставляет, а она — хоть бы хны. Молодая же, налитая, как персик.

Наконец он подбежал ко мне сияющий, благоухая немецким одеко­лоном.

- Товарищ Сталин был прав и в этом вопросе. Нет таких крепо­стей... Значит, слушай: завтра мы тебя приглашаем на ужин. Учти — я ее предупредил, что ты профессорский сын, имеешь высшее образование, фи­лософ.

- Побойся Бога, какой я к шутам профессорский сын, откуда у ме­ня, студента-недоучки, высшее образование?

- Если б я ей по всем линиям шарики не вкручивал, она бы про­должала на ночь запираться в своей спальне... Нет таких крепостей. И нет такой девки, которую нельзя охмурить... Но учти — она совсем не дуроч­ка. Может, поумнее нас с тобой. У нее разные идеи по религиозной части и насчет политики, экономики тоже. Классовое мировоззрение, правда, от­рицает, говорит: забава для дураков и бездельников. Представляешь себе? Очень самостоятельная.