Необъявленная война

Польша помыкала украинцами и белорусами, старалась их колонизи­ровать, в кресах всходних насаждала осадников — крепких хозяев-поляков. Коренные жители терпели постоянные унижения. Мария — лучшая ученица в своем гимназическом классе в Корце — не получила первый дип­лом. Его дали польке, учившейся слабее.

И все-таки, не будь войны, она поехала бы в Варшаву, поступила в университет, который не хуже многих западноевропейских.

- Поляки для украинцев — зло. Однако меньшее, чем немцы. Для Гит­лера все едино — поляки, украинцы, русские, белорусы. Всех равно пре­зирает. Но главная корысть Германии — продовольствие. Сало, пшеница, яйца. Ну дадим мы им, нехай обжираются, запивают баварским пивом. Они не заинтересованы в разрушении нашего хозяйства.

Мария была не так уж далека от истины. Один из вариантов немец­кого использования Украины, разработанный Розенбергом, предусматри­вал, что после войны образуется «свободное украинское государство», ко­торое в тесном союзе с рейхом обеспечит германское влияние на востоке. Пока длится война, Украина должна поставлять рейху товары и сырье.

Этот план, допускавший заигрывание с украинской интеллигенцией (новый университет в Киеве, запрещение русского языка и т. д.), не под­держала гитлеровская верхушка. Грабить село — пожалуйста, но фокусы с киевским университетом, украинскими границами по Волге — лишнее.

Не только девушка из западноукраинского села говорила о трагиче­ской дилемме. Президент Белорусской народной рады Захарка сформули­ровал ее так: «Нет у нас выбора «либо — либо». Если выиграют немцы, то уничтожат нас всех, если выиграют Советы, то уничтожат интеллигенцию и ассимилируют народ... Третьего выхода нет».

- Кто же заинтересован в разрушении вашего хозяйства? — спросил я у Марии.

- Кто? — повторила чуть захмелевшая девушка. — На правду — кто? Ваш товарищ Сталин и ваша гнусная власть советская. Растопчут душу народа и разорят до нитки. Одних натравят на других, загонят людей в колхозы, кого-то — в Сибирь.

- Что же делать? — Костя, положив на колени гитару, растерянно уставился на Марию.

- Что же нам с вами делать, мой Костя? Что делать?

Распрямилась и с холодной, выношенной уверенностью произнесла:

- Стрелять. Стрелять всех, каждого. Иного нам не даровано.

Ровно через три десятилетия погожим летним деньком в подмосков­ном Доме творчества «Переделкино», что по Киевской железной дороге, ус­лышал я такую же ошарашившую меня угрозу. И такое же «ничего дру­гого нам не остается».

Мы сидели в беседке за бутылкой водки. Человек шесть — москвичи, ленинградцы, прибалты. Не то чтобы приятели, но добрые знакомые. Один из нас, русский писатель, кажется, из Риги, спортивного вида мужчина в майке с латышской надписью, был за тамаду.

Собственно, не знаю, русским он был или латышом. Фамилию носил русскую. Писал на двух языках, переводил с двух и считал Латвию ро­диной, чехвостил, как все мы, советскую власть и был совершенно своим. Захмелел он больше других. Вдруг вскочил, одернул майку, обвел бесед­ку мутным взглядом.

- Когда грянет час «икс», мы вас всех веером от живота...

И повел воображаемым «Калашниковым», боясь остаться непонятым.

Никто здесь не воображал, будто Советский Союз облагодетельство­вал балтийские республики. Мы сочувствовали им, сознавая, что и на нас невольно ложится доля вины и ответственности за их участь. Но одно де­ло — наше собственное понимание, сочувствие и совсем другое — смерт­ный приговор, окончательно вынесенный каждому на том основании, что приговоренный живет в России. Нетерпеливая готовность своими руками уничтожить людей, с которыми сейчас дружески распивал водочку. Готов­ность остервенело участвовать в необъявленной войне.

- А может, в моем Костике пробудится зов крови? — негромко про­изнесла Мария. Она все так же стояла за спиной сидевшего Константина, сомкнув руки у него на груди. Она лелеяла зыбкую надежду, но догады­валась ли: вместе с голосом таким слишком часто пробуждается и звери­ная жестокость, превращая людей в смертельных врагов потому лишь, что в их жилах течет разная (в национальном смысле) кровь?

Польский поэт заметил: людей объединяет не кровь, текущая в жи­лах, но кровь, текущая из жил.

Он был идеалистом, автор знаменитых «ветов Польши». Кровь льет­ся и льется, а до единения людей все дальше...

- Привет! — окликнул меня неподалеку от дома на той же сельской улочке майор Спицын Филипп Тимофеевич. И по обыкновению добавил: — Привет, привет.

Недоставало ему армейской вышколенности. Штатский человек, не­умело облачившийся в военную форму. На фронте такие встречались не­редко. Не обязательно составляли худшую часть офицерства, иной раз да­вали десять очков завзятым строевикам, умевшим щелкать каблуками, с особым шиком выбрасывать ладонь к виску.

- Давай присядем, покурим, побеседуем.— Майор опустился на ска­мейку и пилоткой вытер потную лысину. Надо же, к сорока годам та­кая плешь!