Необходимые монстры

– Объясни, – попросил Мох. – Это было у тебя?

– Это я нарисовал. Об этом-то она и говорила. В тот день в садике я показал ей этот рисунок.

– Но другие рисунки – древние. Их сотворили за десятки, если не за сотни лет до того, как ты родился. Ты же слышал, что она сказала. Их нашли в монастыре.

– Да, монастырь. Я этого тоже не понимаю. Много лет назад, когда я был ещё совсем юным, корабельный плотник с «Сомнамбулы» спас меня, тонувшего в море у острова Козодоя. В моей памяти не сохранилось ничего из моей жизни до того момента, когда я пришёл в себя на борту судна.

– Тот самый корабельщик, в чей дом я направляюсь? – спросил Мох.

– Да. По возвращении в Ступени-Сити он уже не мог заботиться обо мне и в конце концов отдал меня другому человеку в уплату карточного долга. С тех пор я простил его. Тот, другой человек, обещал позаботиться о моих нуждах. Я не очень-то помню о том времени, – сказал Радужник. Он потянулся и забрал рисунок.

– И кто же был этот незнакомец с такой широкой душой?

– Не догадываешься?

– Назови.

– Джон Машина.

– Когда это было?

– Тринадцать лет назад.

– Уже через годы после того, как я видел его в последний раз, – задумчиво протянул Мох.

– Он не был недобрым… поначалу… зато пытался использовать мои необычные свойства. Возил меня из театра в театр, со сцены на сцену, включал меня в представления всяких уродцев как Стеклянного Мальчика. Сначала дела у него не заладились. Публика обвиняла его в надувательстве. У людей долгая память. Они помнили, что когда-то он проделывал что-то очень похожее с Меморией. Потом что-то случилось. Он пришёл в полуразрушенный дом, где прятал меня, когда отправлялся путешествовать. Джон был весь в крови и трясся от страха до истерики. Я неделю просидел в том здании взаперти, как какой-нибудь зверёк, пока он приходил и уходил по ночам.

– Значит, ты всё время знал о Мемории? – спросил Мох.

– Лишь немного. Рассказов о ней наслушался. Извини, но мне тоже стоило быть более откровенным.

Держа рисунок, Радужник перебрался к окну и стал смотреть в него. Мох видел его лицо отражённым в стекле.

– Однажды утром безо всякого предупреждения я был посажен на поезд и отправлен на север. Вот так и получилось, что я оказался твоим студентом в Трубном институте. Два заранее оплаченных семестра.

Радужник повернулся и поднял рисунок.

– Когда пришло время сажать меня в поезд, Джон нашёл этот рисунок и отобрал его у меня, говоря, что если бы кто-нибудь его увидел, то я оказался бы в страшной опасности. Он так и не разъяснил, что это за опасность. Он был в бешенстве. Даже и не почувствовал, как я выкрал рисунок у него из кармана. Прежде чем мы расстались, он сделал то, чего никогда не позволял себе прежде, – ударил меня сбоку по голове. Потом плюнул мне в лицо и сказал, что я погубил его жизнь.

– Ну, это точно звучит знакомо, – заметил Мох.

– Было похоже на то, что он на глазах у меня обезумел от страха.

– Я верю Имоджин, – сказал Мох. – Она права: на радость или на горе, но Джон Машина связал нас всех.

– Она только что дала мне ключ к моему прошлому. Возможно, я найду ответ на вопросы, терзавшие меня всю жизнь.

– Какие это?

– Кто я такой и для чего я такой?

– Тогда путь наш ясен, – сказал Мох. – Я должен с Агнцем посчитаться…

– А потом мы отправляемся на остров Козодоя: уверен, именно там я раскрою своё прошлое. И у нас есть веское основание полагать, что и Мемория вернулась туда, если принять во внимание то, что рассказала нам Имоджин.

То ли после виски, то ли оттого, что бремя свалилось, но Имоджин крепко спала, когда Мох зашёл в спальню сообщить ей о принятом ими решении. Они не стали её беспокоить, а сами проговорили допоздна. Радужник оставался в библиотеке ещё долго после того, как Мох отправился спать. Он сидел в компании тикающих часов да грохочущих время от времени трамваев за окном. Рисунки лежали перед ним на столе. Ему незачем было держать их: оцелусы уже зафиксировали их во всех подробностях, сделав эту информацию доступной ему. Он был способен не просто мысленно поочерёдно изучать их, но и сознавать полную осведомлённость на данный момент. Радужник воспринимал свои расширенные мыслительные способности как должное. Он знал, что его память и степень осознанности явлений намного превосходят то, чем обладают окружающие, и при всём при том оставалось пространство, куда ему не было доступа. Время до его спасения из ледяного Радужного моря было пустым местом, запертой дверью. То ли из-за травмы, то ли по чьему-то умыслу, он никак не мог понять. Оцелусы, эти, как он был уверен, наделённые сознанием слуги, оставались немы на сей счёт.