Необходимые монстры

Он присел на ящик и, успокаиваясь, подпёр голову руками. Казалось, с каждым шагом удача отворачивалась от него всё больше. Он подтянул рукав и потёр наколку красной миноги, словно бы ту можно было стереть большим пальцем. Агнец стукнул Сифорту? Может быть, Агнец как-то узнал, что Имоджин взялась действовать у него за спиной, и теперь карает их обоих. Если бы Мох не сбежал, в результате исполнилось бы обещание Агнца засадить его обратно в тюрьму. Человек, поджёгший дом другого человека, не стал бы действовать таким окольным путём. Деньги шли Шторму. Коллекционер выигрывал больше всех. Разоблачение Моха сделало бы Шторма героем для Сифорта. Как воображал Шторм, Сифорт просто без сомнения был бы готов вознаградить его за усердие – книгой какой-нибудь сверхценной или рисунком-раритетом. Слепив подходящую версию, Мох прилёг на ящик. Солома провоняла кошачьей мочой, но он провалился в сон, будто лежал на свежих простынях из хлопка.

Разбудило его царапанье по стене. Тело сползло на землю, голова скособочилась на неудобно согнутой шее. Он распрямил её, для чего потребовалось усилие, будто глубоко внутри шеи засела не поддававшаяся проволока. Осознание того, что он попал в дурную переделку, вернулось. Он откашлялся и сплюнул в угол, расправляя одежду. Сырости он терпеть не мог. Она проникала сквозь одежду и покрывала кожу склизкой пленкой. От рук его исходил запах грибов. Разминая пальцы, он решил дольше не ждать. Что бы ни ждало его там, за дверью, это было лучше, чем стать источником для бурного роста подвальной нечисти. Будто в подтверждение его мыслей три крысы (несомненный источник царапанья) пробежали по стене одна за другой. Они останавливались каждые несколько секунд, принюхивались к воздуху, подрагивая усиками. Крысы уже привыкли к его присутствию: лишнее напоминание о том, как много прошло времени. Ругань заставила их засеменить друг за другом, но ушли они не так далеко, как Мох рассчитывал или как ему хотелось бы. Сколько времени пролежал он на земле? Забитый нос и тяжесть в конечностях подсказывали – немало часов, но он понимал, что изоляция и неудобство способны обмануть тело.

Опираясь на ящик, Мох поднялся на ноги. Даже если бы нога была здоровой, всё равно скат шёл слишком круто вверх и на нём было слишком много пыли. Мох глянул, ища иной выход, и обнаружил неприглядную дверку там, где в ряд стояли несколько мешков с углём. Пять шагов – и он доберётся до них, пять шагов, на которые следовало решиться. Мох сделал глубокий вдох, наполнив рот едкой пылью. Пять шагов. Он поднял ногу, чтобы сделать первый, и выругался, прижав кулак ко лбу.

– Йоооооо! – завопил он. Раздувая ноздри, бросился к стене и ухватил камень. Боль от голени взвилась и так ударила внутри головы, что он задержался, широко раскрыв глаза, ожидая, что последует ещё большая невралгическая мерзость. Когда этого не случилось, он выдохнул и потащился к своей цели, опираясь на стену. Мышца голени утихла, зато брючина отлепилась от едва затянувшейся раны, и по лодыжке потекла кровь. Он набрался упорства и добрался до дверцы. В щели под ней светилась жёлтая полоска света, но даже с ухом у дерева он не слышал в соседней комнате ровно ничего. Один, два, три. Мох ухватился за засов. Дверца раскрылась смолистой пастью. Тёплый кухонный воздух окутал его.

Шлепанцы поколений хлебопеков и постоянная мучная пыль превратили пол в такую же волнистую поверхность, как известняковое русло реки. Стены из того же камня, что и подвал, были увешаны почерневшими кастрюлями и сковородками. Ножи, скалки, лопаточки, ложки и ковши висели неопрятными рядами или кучками лежали на полу. Чугунная плита, топившаяся углём, была вделана в печь из кирпича, которая оказалась выше Моха. Многочисленные её дверки, решётки и трубы закручивались в нечто биологически сложное. То был гаргантюанский тролль со множеством ртов, и его лихорадочное дыхание сделалось источником жара на щеках Моха.

Оливер стоял перед плитой, во рту торчала дымящаяся трубка. Дым свивался вокруг него в зловредную, личную атмосферу. Под глазами провисли мешки. На нём были чёрные брюки и белая рубашка, а поверх сизо-серое пальто. Несмотря на свою нарочитую позу, пребывал он в состоянии подавленного раздражения и даже нервничал. Фигура его создавала впечатление, будто держится она прямо одним лишь величайшим проявлением воли. Пальцы Оливера барабанили по бёдрам, а левая птичья лапа постукивала, как ножной привод швейной машинки.