Читаем Необычные новеллы полностью

Привычным резким движением руки, можно сказать инстинктивно, повинуясь человеческой природе, Алик Пухлов хлопнул по мухе своей широкой ладонью. Жгучая боль в ладони, удивила. Подняв руку, Алик увидел какие-то маленькие кусочки механизмов, шестерёнок, железок... Огорчённо смахнув микроскопический металлолом со стола, он подумал:

"Мерещится. Таки допился. Пора завязывать..."

Контакт не состоялся.

Солнечный зайчик

Воскресное утро в сумасшедшем доме начиналось как обычно: Наполеон чистил зубы сапожной щёткой, Чапаев лихо рубил отточенной линейкой молодые побеги фикусов в горшках, Кутузов пытался попасть из рогатки хлебным шариком в глаз врачу, Берия танцевал лезгинку, Понтий Пилат прибивал гвоздями к стене Солнечного Зайчика. Только пациент по прозвищу Чайник ничего не делал. С отсутствующим взглядом он созерцал всё происходящее, не находя в нём никакого смысла. Другие больные его сторонились, уж очень он был тихо-помешанным. Медсёстры снисходительно улыбались: мол, Чайник, он и есть чайник.

Нет, Чайник не был чайником. Он был философом. Он мог часами думать о комаре, попавшем в паутину, и вывести из этого, отдельно взятого случая, целую теорию устройства мироздания. Рассматривая на данном примере проблемы морали, он мог доказать насколько не совершенен этот мир, насколько жестоки и несправедливы его обитатели, как неудачно решаются проблемы сосуществования различных представителей живой природы. Он мог ночи напролёт размышлять о бесчеловечности человека. Его возмущало что люди, эти самые несовершенные животные, узурпировали право регулировать и регламентировать жизнь других живых существ. Не принося для природы ничего кроме вреда, люди имеют наглость и смелость уничтожать целые виды полезных обитателей Земли, загрязнять и уничтожать среду обитания птиц, зверей, рыб, насекомых... Чайник много размышлял и об общественно-политическом устройстве нашего общества, о культуре, как основе любого цивилизованного общества. В общем, Чайник был философом. Только об этом никто не знал.

Неожиданно, он обратил своё внимание на жалкие потуги Понтия Пилата прибить к стене Солнечного Зайчика, который отражался от застеклённого портрета Кащенка.

" А ведь, если я поверну портрет, то никакие гвозди не удержат Зайчика!"- подумал философ. Он не стал делиться своим открытием с прокуратором - зачем расстраивать бедолагу?

Наконец, разбив все руки в кровь, Понтий Пилат прибил тремя гвоздями Солнечного Зайчика к стене, и с видом триумфатора отошёл назад, после чего самодовольно воззрился на распятое маленькое солнце.

"Иллюзия. Гипотетический обман ума. Зрительный парадокс. Это только кажется, что Солнечный Зайчик прибит к стене. На самом же деле, он свободнее нас всех!"- радовался Чайник. Дальше он пустился в философские размышления о возможности быть свободным в несвободе.

Но ход мыслей прервала медсестра, которая повела его к главврачу. Чайник пошёл с большой неохотой, потому что все эти встречи всегда заканчивались одинаково... В отличии от больных и всего медперсонала, главврач догадывался что Чайник не чайник, что он философ. И это его пугало. Доктору были ближе буйные пациенты,- он знал от кого чего ожидать. Они легко прогнозировались и, соответственно, не представляли никакой реальной угрозы. В общем, были самыми "нормальными" сумасшедшими. Просчитать поведение Чайника было невозможно, а значит, он таил в себе потенциальную угрозу для окружающих.

Главврач начал беседу с философом осторожно, аккуратно задавая отвлечённые вопросы, постепенно переходя к более злободневным темам.

"Провоцирует на откровенность,- догадался Чайник.- А кончится всё смирительной рубашкой и уколами... Вон, два санитара уже ждут в дверях. Только дай повод для уколов. Эти инъекции вытирают мысли, словно пыль с рояля. Гады, хотят мне размягчить мозг, лишить возможности думать, превратить в овощ... Буду молчать. Молчать, чтобы не случилось. Пусть переименуют в Зою Космодемьянскую - плевать. Я - рыба. Говорить не умею!"

Игра в молчанку начала раздражать главврача. Он стал всё больше нервничать, срываться на крик.

"Ишь, как бесится. И чем он отличается от своих пациентов? Ничем - тоже буйный. Наверно, правду говорят, будто звери в зоопарках считают, что это весь остальной мир закрыт в клетку, и все люди, приходящие в зоопарк, смотрят на мир сквозь решётки звериных тюрем. Бедные люди! Значит, нет никакой разницы с какой стороны клетки находиться. Поменяйся мы с главврачом местами, и ведь ничего не изменится, совершенно ничего! Вот в чём главный парадокс".

Тем временем, "эскулап" дошёл до бешенства и приказал санитарам (без всякого повода) колоть упорно молчавшего философа. Для приличия, Чайник заехал одному санитару в ухо. Большего сделать не сумел - силы были не равны.

"Колите гады, колите! - кричал он про себя.- Вот он, настоящий Понтий Пилат, в белом халате. Главврач - прокуратор. Колите! Гвозди в душу, иглы в сердце. Вливайте в вены свою отраву. Всё равно - вы бессильны. Я, для вас, недосягаем как Солнечный Зайчик..."

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза