Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Но и Алёшкин, и его товарищи, хотя и с большим двухнедельным опозданием читая «Правду», уже видели, что большинство крупных рабочих партийных ячеек высказывания и предложения Троцкого осуждает, что он противопоставляет себя Ленину и, следовательно, не является продолжателем его дела, а выдвигает свои, новые и, по мнению многих, чуть ли не противоположные предложения.

В газетах всё чаще и чаще стало появляться имя Сталина. Он в своих статьях и высказываниях, тоже публикуемых в «Правде», яростно громил и Троцкого, и его последователей, причём мысли Сталина всем были понятны: они повторяли то, что говорил Ленин, они твёрдо поддерживали те идеи, те предложения, которые раньше выдвигались Владимиром Ильичом, и поэтому как-то само собой получилось, что большинство большевиков и комсомольцев речи и статьи Сталина одобряли, тем более что они написаны были простым и для всех понятным языком.

И то ли благодаря этому, то ли потому, что всё написанное и сказанное Сталиным, разоблачавшим троцкистов, дышало такой уверенностью в своей правоте, таким стремлением защитить дело и имя Ленина от нападок, что не поверить ему было нельзя: почти все, в том числе и Борис, начинали всё более и более проникаться доверием и уважением к этому, до сих пор мало кому известному, представителю правительства.

Но перед Борисом Алёшкиным в это время встало так много простых, чисто жизненных, но, конечно, совершенно неотложных дел, что он на время всё остальное, в том числе и внутрипартийную борьбу, к которой имел весьма отдалённое отношение, и даже свою комсомольскую работу, вынужден был отодвинуть на второй план.

Ещё в марте месяце 1924 года решением правительства численность Красной армии сокращалась, вследствие этого часть учреждений ликвидировалась, в их числе оказался и Ольгинский уездный военный комиссариат (ОЛУВК). Яков Матвеевич Алёшкин, назначенный в состав ликвидационной комиссии, после демобилизации рядового состава и увольнения в запас или перевода в другие места лиц командного состава предполагал демобилизоваться и сам и выехать в Верхнеудинск, где он надеялся опять вернуться на свою старую должность в склад сельскохозяйственных машин. Но этого сделать не удалось: его, как и военкома, включили в состав Владивостокского уездного военного комиссариата, который теперь должен был обслуживать всё Приморское побережье, и который, естественно, требовал работников, знакомых с этими местами. Алёшкин имел звание комроты (К-5), носил на рукаве три кубика и был назначен заместителем начальника мобилизационного отделения этого военкомата.

Конечно, с получением этого назначения он должен был немедленно переехать во Владивосток. Семья же его оставалась в Шкотове, так как ни жена, ни дети не могли бросить школу во время учебного года.

К маю месяцу Яков Матвеевич при содействии военкомата сумел найти квартиру, хотя и в частном доме, но состоявшую на учёте в горсовете. Находилась эта квартирка из трёх маленьких комнаток и кухни в одноэтажном домике на Бородинской улице, почти рядом с кондитерской фабрикой Ткаченко, одной из самых известных кондитерских фабрик Приморья. Почти напротив этого домика размещалось в большом кирпичном трёхэтажном здании губернское управление ОГПУ.

В домике имелось три квартиры: в одной жила хозяйка, другую занял Алёшкин, а третья ещё пустовала. Двери всех квартир выходили на небольшой, заросший травой, дворик.

Пришлось жить Алёшкиным на два дома, а это обходилось очень дорого: жалование и самого Якова Матвеевича, и его жены был невелико. Сразу же по окончании занятий в школе Люси и Анны Николаевны, преподававшей у младших классов I ступени, все они выехали в город. В Шкотове остался только один Борис-старший.

Предполагалось, что и он по окончании ученья приедет во Владивосток, чтобы готовиться к поступлению в Дальневосточный университет. Но из этого ничего не вышло.

Яков Матвеевич после напряжённой работы в последние месяцы по ликвидации ОЛУВКа стал чувствовать себя плохо, да и во Владивостоке на него свалилось немало работы, старые раны стали давать себя знать всё сильнее. Особенно стал его беспокоить желудок, испорченный ещё во время жизни в Харбине и вновь подорванный сейчас, когда он, стараясь сэкономить побольше денег для семьи, снова стал отказывать себе в нормальном питании, тем более что в городе оно обходилось ему довольно дорого. При очередной медицинской комиссии он был признан негодным к военной службе в мирное время и уволен в запас.

Это случилось в конце апреля месяца, почти за несколько дней до приезда к нему семьи. Думать о переезде в Верхнеудинск было нельзя — не было средств. Правда, его, как демобилизованного красного командира, не отправили на биржу труда (ведь во Владивостоке, впрочем, как и во всей стране в то время была безработица), а предложили ему несколько мест. Он выбрал себе место заведующего складом «Дальпушнины», контора которой находилась совсем недалеко от его квартиры, да и оклад на этом месте был даже выше того, который он получал в военкомате.