— Понимаешь, оставлять Женю дома одного боюсь, мало ли что он может натворить, вот и таскаю его с собой в школу. Сперва держала его в классе на уроках, да ему быстро надоедало сидеть, он начинал вертеться, другим мешать, я его на двор выпроваживала, а ведь ты знаешь, какой у казарм двор — только название одно, что двор, а так, открыт со всех сторон. Так я чуть ли не через каждые пять минут к окошку подбегала на него посмотреть, а класс-то наш на втором этаже, много ли оттуда увидишь? Вот сердце-то и изболится всё, пока конца урока дождёшься, сбегаешь на улицу, да его увидишь. Теперь, правда, легче стало, тут недалеко от нас живут Пашкевичи, они недавно с севера приехали, это родственники Милы Пашкевич, так у её брата есть два сынишки: один чуть старше Жени, а другой ему ровесник. Мать Милочки за ними присматривает, меня с нею Мила познакомила, вот иногда к ним Женю отвожу, и он у них меня дожидается. Да только пользоваться их любезностью неудобно. Я хотела договориться, чтобы платить за Женю матери Милочки, так та и слышать об этом не хочет, даже обиделась. А мне тоже неудобно. Вот иногда и беру его с собой, тем более что там сейчас уже ещё кое-кто около школы из учителей поселился, так он с их детишками играет. Хоть бы скорей папа приехал, вдвоём будет легче. Ну а теперь, когда ты приехал и будешь здесь работать, так мне уже и сейчас легче. Как ты там с папой-то?
Рассказывала о своей жизни Анна Николаевна, сидя после обеда с Борисом на улице на скамейке около стола, в то время как Люся сидела на траве под раскидистым боярышником, а ребята с другой стороны дома во что-то увлечённо играли, и оттуда доносились их весёлые крики и смех.
Судя по голосам, они были не одни. Боря-маленький уже успел обзавестись товарищами, и, очевидно, кто-то из них принимал участие в их играх.
При последнем вопросе мать взглянула на Бориса, тот от её взгляда невольно покраснел. Нет, он не мог сказать, что он с отцом в этот период ссорился. Но даже вернувшись после довольно длительного отсутствия, вызванного командировкой по вылову разбитого штормом леса, он не встретил какой-нибудь заинтересованности, ласки или сочувствия к нему со стороны отца. Вопросы касались только материального положения и поездки Бориса к новому месту службы.
Совсем не то ощущение у него было здесь. Здесь у мачехи — нет, матери, он чувствовал себя по-настоящему дома. Но, конечно, этого сказать было нельзя, и он неопределённо хмыкнул. Мать заметила смущение Бори и сказала:
— Ты всё-таки с ним спорить не должен, ведь он много пережил, много испытал. Да и здоровье у него очень расшатано: несколько ранений, трудная жизнь в Харбине, да и потом на заимке, постоянные опасения встречи с белыми — всё это, конечно, сказалась на нём.
Борис поднял глаза на мать:
— Да нет, мама, мы не ссорились, ты не думай, ведь я его люблю… — задумчиво сказал он.
Анна Николаевна подошла к пасынку, поцеловала его в лоб, попыталась пригладить его непокорные, основательно отросшие вихры и произнесла:
— Ну вот и хорошо. Он тебя тоже любит! Однако пора подумать о том, как мы тебе постель устроим. Кровать есть, сенник, одеяло тоже. Знаешь что, давай-ка мы пока переселим Люсю в нашу спальню, эту койку перенесём в её комнату, простыни и подушку я принесу, вот и будет хорошо. Пока папы нет, поселишься в Люсиной комнате. Я дверь в квартиру запираю, а здесь запора нет, я боюсь. Ведь опять хунхузы и бандиты по волости бродят.
Люсе совсем не хотелось терять своей самостоятельности, и она захныкала, услышав такое решение, но с мамой спорить было бесполезно, она всегда умела подчинить своей воле и детей, и мужа.
Перестановка заняла около часа. Закончили только к восьми часам, когда уже совсем стемнело. Борис уже несколько раз поглядывал на мать, но всё не решался спроситься, чтобы уйти. Неудобно, конечно, в первый же вечер уходить из дому, но уж очень ему хотелось увидеть ту удивительную девушку с её толстой и длинной косой и таким властно зовущим взором.
Он не выдержал:
— Мам, а сегодня в клубе кинокартина, да и ребят-комсомольцев надо увидеть. Мне их о многом расспросить нужно, я ведь не знаю, что здесь сейчас делается. А с завтрашнего дня, может быть, сразу работать придётся.
— А может быть, тебе комсомолок повидать надо? — лукаво улыбнулась Анна Николаевна, отрываясь от тетрадей, которые только что высокой горкой положила перед собой.
— Да нет, в самом деле же! — тянул Борис.
— Ну уж ладно, иди, только пораньше приходи, а то мне с ребятами страшновато спать, так я на семьдесят запоров запираюсь. Мне придётся тебе открывать, а завтра рано на работу надо.
— Хорошо, хорошо! — радостно ответил Боря, торопливо надевая кожаную тужурку и большую мохнатую серую кепку.