Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1

Между прочим, Борис этому был даже рад. У него не было полной уверенности, что всё сделано правильно. Его беспокоила мысль о том, что он, по существу, никак не обработал входную рану. Уже потом Алёшкин сообразил, что её следовало бы рассечь. Конечно, об этих сомнениях он никому не сказал.

На улице немного стемнело. Белые ленинградские ночи уже кончались, темнота понемногу сгущалась. Сидя на пороге своего медпункта, Борис увидел, как в отдельных частях леска, находившегося напротив, становилось всё темнее и темнее. Правда, потёмки наступили значительно позднее, чем в Кабарде, на юге. Там ведь сумерек почти не бывает, а вслед за заходом солнца сразу становится темно. Здесь же ночная темень надвигалась медленно, и она была не настолько густа. И звёзды, постепенно загоравшиеся на темнеющем небе, были как будто мельче, и не такие яркие, как в Кабарде. Казалось, что они находятся здесь дальше от Земли.

Глядя на это небо, Борис невольно вспомнил о доме. Совсем-совсем недавно, чуть больше месяца тому назад, они с Катей, уложив детей, сидели на крыльце своего дома и любовались мириадами звёзд, мирно мигавшими со своей недосягаемой высоты. Так же, как и сейчас, недалеко мерцал огонёк: соседи Завитаевы готовили ужин на летнем очажке — почти таком же, как смастерил Аристархов, который, сидя на корточках, подкладывал маленькие сосновые чурки, чтобы побыстрее прокипятить хирургический инструмент. «Как-то там Катеринка, получила ли деньги, письмо? А от неё пока ничего нет. Да она ещё, наверно, толком и не знает, куда писать. Вот остановимся на постоянное место, тогда я ей пошлю точный адрес», — подумал Борис и, бросив потухший окурок, вошёл в дом.

В комнате медпункта всё уже было прибрано, и обе сестры, сидя у стола, весело смеялись чему-то, видимо, очень забавному, что им рассказывал Кузьмин, сидевший на корточках возле двери, куривший в кулак и старательно разгонявший другой рукой облака сизого махорочного дыма.

Одеяла, затемнявшие окна, были опущены и, как Борис убедился ещё на улице, светомаскировка была достаточно хорошей. Но, как это часто бывало в начале войны, маскируя одно, совсем забывали о другом. Так случилось и здесь. Хорошо закрыв окна, Алёшкин совсем не обратил внимания на довольно значительный свет, излучаемый очажком, на котором кипятились инструменты и который, конечно, был хорошо заметен издалека и с высоты. Эта оплошность повлекла за собой неприятности для всего отделения и, прежде всего, для его командира.

Борис прошёл к столу и сел на одну из табуреток, с которых вскочили сёстры, ещё не успевшие оборвать смех при появлении врача, а Кузьмин поспешил ретироваться за дверь. Борис собирался похвалить девушек за расторопность и отличное знание своего дела, как вдруг на улице услышал гневный крик комиссара батальона Барабешкина:

— Я тебе приказываю! Немедленно заливай огонь, ты что, фашистам сигнализируешь?!! Гаси сейчас же!

В ответ слышался довольно спокойный, но всё же смущённый ответ Аристархова:

— Мне же приказали инструмент вскипятить, вот я и кипячу. А они ещё не кипят, товарищ батальонный комиссар.

— Ты ещё рассуждать? Тебе приказывают, а ты ещё в пререкания со старшими вступаешь?!! — кричал Барабешкин.

Алёшкин и обе сестры выскочили из медпункта, чтобы защитить санитара, но своим появлением только подлили масла в огонь. Ведь они были в белых халатах и, конечно, их фигуры в темноте, да ещё в отблесках от, как назло, особенно ярко разгоревшегося очажка, были видны издалека. Это окончательно вывело из себя Барабешкина, панически боявшегося вражеских самолётов. Он уже совсем диким голосом заорал:

— Марш в помещение! Вы что, не понимаете, что демаскируете медсанбат? Вы за это перед трибуналом ответите!

Ко всем этим выражениям были присовокуплены и другие, которые в печати приводить не принято, но в тот момент ни Борис, ни сёстры на это даже внимания не обратили, а, растерявшись, кинулись обратно в медпункт.

Вероятно, так бы и не удалось простерилизовать инструменты, если бы не находчивость шедшего вместе с комиссаром политрука Клименко. Последний приказал Кузьмину принести из медпункта две плащ-палатки и соорудить вокруг очажка подобие шалаша, который значительно уменьшил видимость огня. Тут, к счастью, инструменты достаточно прокипели, и огонь можно было залить. Но комиссар до того рассердился, что даже не зашёл в медпункт, куда его вёл Клименко, чтобы показать ему героев сегодняшнего дня.

Так, этот день, начавшийся для отделения Алёшкина успешно и удачно, закончился совершенно непредвиденным и неприятным инцидентом. Борис, хотя и был оскорблён и обижен грубостью, руганью и криками комиссара Барабешкина, мысленно обзывал его хамом и трусом, в душе не мог не признать известной справедливости его требований. В свою очередь, он поругал и себя за свою невнимательность, досталось от него и Аристархову.