Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 2

На этом неофициальном совещании не было только командира и комиссара медсанбата. Первый, видимо, считал ниже своего достоинства явиться к низшему по званию, а второму после очередного сердечного приступа был прописан Зинаидой Николаевной постельный режим. Кузьмина положили в госпитальной палатке, где в это время не было ни одного человека. Там он мог побыть один в настоящем покое.

В палатку командира медсанбата волей-неволей заходили то начальник штаба с бумагами, то начальник медснабжения или начхоз, чтобы подписать какие-либо требования или отчёты (кстати, как ни возмущался Прохоров, все эти документы Фёдоровский подписывал, не читая). Кроме того, комбат много курил, а больной комиссар табачный дым переносил с трудом. Его просьбы о прекращении курения Фёдоровский оставлял без внимания. В госпитальной палатке Кузьмин от всего этого был избавлен.

В этот же вечер Борис навестил Кузьмина и впервые познакомился с ним. Он убедился, что комиссар батальона серьёзно болен и решил в ближайшие же дни поговорить о его замене с комиссаром дивизии Марченко.

Утром следующего дня Алёшкин послал Вензу к Фёдоровскому и попросил того зайти к нему. Комбат пришёл примерно через час. Почти не здороваясь и не ожидая приглашения, он уселся у стола на единственный имевшийся стул и довольно грубо спросил:

— В чём дело? Зачем я вам понадобился?

Борис почуял запах перегара, исходящий от Фёдоровского и понимая, что тот, видимо, не совсем трезв, решил не ввязываться в долгую беседу и поэтому коротко сказал:

— Мне для санотдела армии нужен план работы медсанбата на ближайший месяц. Прошу к завтрашнему дню составить и предоставить мне.

Фёдоровский встал и, хмуро глядя на Алёшкина, сердито заметил:

— Для этого могли меня и не вызывать, передали бы через помощника. Я поручу своим писарям составить.

Фраза эта, произнесённая сердитым и даже озлобленным тоном, вызвала реакцию Джека. Из-под стола раздалось довольно грозное ворчание. Фёдоровский отскочил от стола и ещё более раздражённо произнёс:

— Развели в медсанбате какой-то зверинец!

Затем он вышел, хлопнув жиденькой дверцей избушки.

Кстати о «зверинце». В батальоне продолжал жить только один «зверь», это восточно-европейская овчарка Джек. Он уже давно был освобождён от всяких повязок и, хотя ещё слегка прихрамывал, но уже бегал на четырёх лапах по всему лагерю. Он довольно добродушно относился ко всем «своим» врачам, медсёстрам, санитарам и даже выздоравливающим, но каждого нового человека, появившегося на территории медсанбата, встречал настороженно и недоверчиво.

Правда, и «своим» он вольно обращаться с собой не позволял, например, никому, за исключением Игнатьича, не позволял себя гладить, ни от кого не брал из рук пищи, хотя с удовольствием съедал всё, что было в миске. Он не кусал тех, кто пытался погладить его, протягивая к нему руку, но немедленно отскакивал на несколько шагов от этой руки, приподымал верхнюю губу, издавал тихое, но устрашающее ворчание.

Вскоре все привыкли к повадкам Джека и не пытались его гладить. Разумеется, пока Борис жил в медсанбате, в бараке рабочего посёлка № 12, то там же жил и Джек. Очень часто туда наведывался Игнатьич, всегда приносивший собаке что-нибудь вкусненькое. Джек встречал появление Игнатьича радостным постукиванием хвоста по полу, умильно глядел на него, милостиво позволял ему почесать за ушами и потрепать по шее, и с аппетитом съедал всё, но на этом его проявление дружбы кончалось.

К Вензе он относился как к неодушевлённому предмету: ел приносимую им пищу, царапался в двери, слегка повизгивая, когда ему нужно было выйти, что заставляло Вензу открыть дверь, так же царапался обратно, если ему нужно было войти в дом. Но иногда мог часами лежать около двери, терпеливо ожидая, пока её не откроет Венза или кто-нибудь из проходящих мимо.

К Джеку все привыкли и считали его как бы необходимой принадлежностью батальона. Единственным, кто его почему-то невзлюбил с самого начала, был новый комбат Фёдоровский. Впрочем, Джек отвечал ему взаимностью. Во всяком случае, Венза говорил, что он всегда знает, когда командир батальона проходит мимо их избушки: Джек сейчас же поднимает голову и тихо ворчит.

При появлении в медсанбате Алёшкина Джек преображался: он вскакивал со своей подстилки, начинал бегать по комнате, пытался выглянуть в окно, как-то по-особенному повизгивал и рвался к двери, умоляюще поглядывая на Вензу. Причём это происходило, как только машина начсандива появлялась на территории батальона. Каким образом Джек узнавал, что приехал Борис Яковлевич, Венза просто не понимал и не один раз говорил об этом со своим начальником.

Вырвавшись из комнаты, пёс, сломя голову, не обращая внимания на окружающих, а иногда сталкивая мощным телом попадавших на его пути, мчался к своему хозяину. Все знали, что только начсандива Джек признавал единственным и полновластным властелином.