Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 2

Затем быстро рассёк рану вдоль бедра сантиметров на десять в длину, постепенно углубляясь до кости. Одновременно с этим он удалил размозжённые кусочки мышц, обрывки тканей от шинели и брюк, которые осколок захватил с собой. Его помощница крючками раздвигала рану. Вдруг в глубине что-то блеснуло, Алёшкин понял, что это осколок. Длинным корнцангом он попытался захватить его, но бранши несколько раз соскальзывали. Когда, наконец, Борис стал извлекать этот кусочек металла, раненый застонал. Пришлось вновь ввести кубиков двадцать раствора новокаина, на этот раз в ткани, окружавшие осколок, и после довольно значительного усилия его извлекли. Он был примерно четыре сантиметра в длину, полсантиметра в толщину и около двух сантиметров в ширину. Как выяснилось, он переломил бедренную кость, плотно вклинившись в место перелома. Это создало как бы иммобилизацию конечности. Осколок выполнял роль штифта, и какое-то время раненый мог пользоваться ногой. Но острые края осколка продолжали травмировать разорванную надкостницу и прилежащие к ней нервы. Раненый, кончено, испытывал сильную боль, которая, в конце концов, и довела его до шока.

Очистив рану, Борис промыл её раствором риванола, ввёл противогангренозную сыворотку, вставил тампон с мазью Вишневского и приказал наложить шину Дидерикса. Раненого направили в госпитальную палату, а через несколько дней эвакуировали. Этот осколок Алёшкин довольно долго носил в своей полевой сумке.

Кстати сказать, раненый старшина через несколько месяцев вернулся в свою часть. Перелом бедра сросся без каких-либо вредных последствий и позволил продолжать службу. Они с Алёшкиным виделись не один раз, и это можно считать редким случаем, когда Борису довелось узнать судьбу своего тяжелораненого, отправленного в тыл. Обычно о бойцах, оперированных в медсанбате, врачи батальона ничего не знали. Если тяжелораненый выживал, находясь в батальоне, если доходил до транспортабельного состояния и благополучно эвакуировался для долечивания на следующих этапах, они радовались, но получить информацию о том, что с ним стало дальше, было невозможно.

Конечно, не так было с легкоранеными. Они вылечивались или на этапе санбата в команде выздоравливающих, или в армейских госпиталях и довольно быстро возвращались в свои подразделения. Бойцы знали, кто их оперировал, лечил, ухаживал за ними, и часто поддерживали с медиками самые дружеские связи.

Мы немного отвлеклись от описания первого дня бомбёжки района, где стоял батальон, а между тем Алёшкин постоянно об этом думал. Во время мытья рук или краткого отдыха между операциями он продолжал беспокоиться, как там, на территории батальона. В воздухе всё время слышался вой немецких бомбардировщиков, рёв проносившихся на бреющем полёте «ястребков», свист и громкие разрывы бомб. Причём часто казалось, что эти бомбы рвутся где-то совсем рядом, и какая-нибудь из них вот-вот угодит в их палатку.

Заходивший иногда Скуратов успокаивал. Он докладывал, что по его приказанию на одной из самых больших елей установили наблюдательный пункт, на котором постоянно дежурил один из санитаров. При появлении самолётов с вражеской стороны он подавал сигнал, по которому дежурный или его помощник начинали бить молотком по подвешенному рельсу. Услышав этот звук, все способные передвигаться раненые, а также свободный от работы персонал, прятались в щели. Таких воздушных тревог в течение этого дня было уже пять. Пока ещё в санбате больше не разорвалось ни одной бомбы.

Борис незаметно для себя проработал у стола весь день. Когда пришёл Николай Васильевич Картавцев, солнце уже пряталось за верхушками вековых елей, окружавших территорию батальона довольно густыми рядами. Только выйдя из операционной, Борис почувствовал усталость и самое главное — табачный голод, ведь более десяти часов он не курил. Поэтому первое, что он сделал, — опустился на ближайший пенёк, вынул мятую пачку «Норда», выдававшегося тогда по командирскому пайку, и с наслаждением закурил.

Уже стемнело, и к этому времени фашистские самолёты летать прекратили. На передовой тоже вроде бы наступило затишье, лишь изредка слышался разрыв мины или где-то в стороне наша батарея производила несколько беглых выстрелов. Немцы почти не отвечали. Если бы не это, да не беспрерывное передвижение санитаров с носилками, пустыми или с лежащим на них человеком, то можно было бы принять территорию батальона за лесной лагерь туристов.

Выкурив подряд две папиросы, Борис медленно зашагал к своему домику. Вдруг ему представилось во всех подробностях, что там он опять увидит полуобнажённую женщину, и ему стало даже жарко. «Когда же я успел всю её рассмотреть? Ведь, кажется, сразу отвернулся. Она совсем ещё девчонка, сколько ей? Наверно, и двадцати нет? Да о чём это я думаю», — невольно застыдился Борис.