Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 2

Между прочим, за день до этого Захаров, обследуя с группой санитаров соседние дома и сараи, шагах в пятистах от госпиталя наткнулся на большой пакгауз из оцинкованного гофрированного железа. Он, конечно, был заперт и совершенно не пострадал от артиллерийского обстрела. Сбить замок и открыть большие, похожие на ворота, двери было делом пары минут. Какова же была радость Захарова, когда он обнаружил, что пакгауз забит самыми различными видами продовольствия. Тут было и сливочное масло, и маргарин, и множество различных консервов, в том числе большие банки с надписью по-немецки «Меланж». При вскрытии обнаружили, что в банках находились куриные яйца без скорлупы. С подобным способом консервирования яиц и Захаров, и Гольдберг встречались впервые. Несмотря на то, что эти банки хранились в обычных условиях, вкус и качество продукта не пострадало, и яичница казалась намного вкуснее, да, очевидно, и питательнее той, которую готовили из американского яичного порошка.

Кстати, вспомним один курьёзный случай, происшедший с этим меланжем. Доктор Прянишников, находившийся до этого в запасе (во фронтовом резерве), питался очень неважно, и потому, узнав от Захарова о таком деликатесе, как «свежие» яйца, выпросил одну банку. Ёмкость банки была около трёх литров. Прянишников, открыв её, съел некоторое количество, а остаток спрятал в санитарной машине, решив время от времени баловать себя яичницей. Но оказалось, что открытая банка меланжа портилась уже на следующий день. Спустя сутки, обследуя состояние машин, Лагунцов обнаружил в одной из них отвратительный запах. С сопровождавшим его шофёром они провели обыск находившихся там вещей (в машине хранились вещи врачей) и нашли банку протухшего меланжа. Лагунцов был страшно возмущён, выбросил банку на помойку и доложил об этом Алёшкину. К его негодованию, Борис отнёсся довольно спокойно и ограничился лишь устным замечанием Прянишникову, а тот с тех пор уже никогда не запасался трофейными немецкими продуктами, хотя они и попадались ещё не раз.

Но всё это происходило позже, а тогда, обнаружив на складе ещё и мёд в картонных коробках, и сахар, и шоколад, и немецкие галеты, Захаров, прикинув количество продуктов, пришёл к выводу, что даже при полной загрузке госпиталя их должно хватить на несколько месяцев. Оставив у пакгауза часового, он вернулся в госпиталь и поручил Гольдбергу организовать перенос самых нужных продуктов на склад, находившийся во дворе.

Правда, обо всём этом Борис узнал только на следующий день, а пока он спал сном праведника, зная, что в операционной справятся и без него. Часов в восемь утра он проснулся от какого-то странного поскрёбывания в дверь домика. Затем он услышал ещё и тихое повизгивание, каким всегда возвещал о своём появлении Джек. Но ведь Джек убит, кто же это?

Взяв в руку пистолет и спустив его с предохранителя, Борис подошёл к двери и, толкнув её ногой, сам встал сбоку. Дверь открывалась наружу и, поскольку не была заперта, легко распахнулась. Алёшкин увидел на крыльце Джека, но в каком виде… Весь мокрый, грязный, исхудавший, он сидел, опустив низко голову и c самым виноватым видом, поглядывая исподлобья на Бориса, чуть-чуть постукивал хвостом, не решаясь приблизиться к хозяину. Но тот подскочил к нему сам. Отбросив пистолет, он, как был полураздетый, выскочил на крыльцо, обнял грязного пса за шею и, прижимаясь лицом к его мокрой голове, радостно говорил:

— Джекушка! Милый мой, жив! Где же ты пропадал?

Конечно, пёс ничего не отвечал. Он только лизал лицо своего хозяина и несмело прижимался к нему, стремясь показать, что он прекрасно понимает свою вину и просит прощения.

Борис провёл собаку в дом, закрыл дверь. Налил в алюминиевую чашку, всё ещё стоявшую около двери, где обычно ел Джек, остатки какого-то супа, обнаруженного в котелке на кухне и, приказав Джеку есть, сам прыгнул обратно в постель.

Через несколько минут Джек, проглотивший суп и вылизавший миску, тихонько прошёл в комнату к хозяину и залез под его постель. Провалявшись ещё около часа и убедившись, что ему больше не уснуть, Борис встал, побрился, умылся, оделся. Вдруг дверь отворилась, и в ней показалась тоненькая фигурка Шуйской. Она держала в руках чайник, завёрнутый в бумагу хлеб и котелок, из которого вкусно пахло.

— А, ты уже проснулся? Хорошо, а то я думала, что тебя будить придётся. Засоня ты эдакий! Сейчас я умоюсь, и будем завтракать. Игнатьич хотел всё это нести тебе, да я мимо шла, сама и взяла. Пусть уж он там посидит со своими друзьями. Они где-то целую бутылку немецкого шнапса раздобыли, — говорила она, ставя принесённую пищу на стол, и идя к умывальнику.

— Ну как там, в операционной-то?