К этому времени уже было известно, что поляки не очень-то охотно предоставляют общественные учреждения Красной армии, особенно в районах Восточной Польши. Борис предполагал, что бургомистр выделит такое здание, в котором развернуть госпиталь будет если не невозможно, то невероятно трудно, но ничего не оставалось, как ехать к бургомистру. Ссориться с местной властью было и неразумно, да и попросту непозволительно.
Бургомистр заседал в здании ратуши, стоявшей на той же площади, где находилась автоколонна госпиталя. Подъезжая к площади, Борис и Захаров с ужасом увидели, что машины автобата уже разгружены, всё свалено в кучу, а лейтенант-командир роты садится в первую машину, и колонна собирается тронуться в путь. Разъярённый Алёшкин вскочил на подножку машины, в которой был лейтенант, и гневно закричал:
— Кто вам позволил разгрузиться? Как вы смели без моего разрешения?
— Разгрузиться нам позволил капитан Павловский, а смели мы этого требовать потому, что приказ был доставить вас до города Сандомира. Мы это сделали, а как вы будете здесь устраиваться, это не наше дело. У нас есть приказ скорее вернуться в свою часть, так что не кричите на меня, товарищ майор. Поехали, — обернулся он к шофёру.
Борис выругался, соскочил с подножки и устроил скандал Павловскому. Однако теперь было не до ссор, надо было идти к бургомистру и добиваться хоть какого-нибудь помещения. Груз, сваленный на площади, мог попортиться, если бы начался дождь.
Бургомистр встретил Алёшкина и Захарова у входа в кабинет. Он сносно говорил по-русски. Поздоровавшись и предложив им сесть, он начал:
— Что же это, товарищи, вы нарушаете договор, подписанный товарищем Берутом и маршалом Рокоссовским, который обещал не занимать под воинские части помещений без разрешения городских властей? На вас жалуются. Вы ещё в городе-то не пожили, а уже ссоритесь с местными жителями.
— С какими жителями? — возмущённо воскликнул Алёшкин. — С попами! Да и не ссоримся с ними, а договариваемся.
Бургомистр усмехнулся:
— Мне уже доложили, как вы там договариваетесь. С автоматчиками врываетесь в помещение, принадлежащее костёлу, устраиваете там панику и предъявляете невыполнимые требования.
— Да какие требования? — вмешался в разговор Захаров. — Нам нужно развернуть госпиталь для вас же, для поляков. Бандеровцы-то больше всех вас же бьют! Мы нашли подходящее пустое помещение, попросили предоставить его нам на два-три месяца. Хозяева этого помещения соглашаются, а вы говорите, «врываетесь» …
— Как это соглашаются?
— Да так. Мы только что вместе с настоятелем колледжа распределили помещения так, чтобы и нам было удобно, и им, — сказал Борис.
— Тогда зачем же он ко мне нарочного прислал с просьбой о защите? Теперь этот нарочный к епископу побежал, там тоже всё порасскажет, а ведь нам приказано с католическим духовенством в самом лучшем мире жить… Прямо не знаю, как с вами и быть, хоть из города вас выдворяй.
— Ну, положим, из города вы нас выдворить не сумеете. У меня приказ маршала Рокоссовского развернуться в городе Сандомире, и я здесь развернусь, даже если для этого мне придётся занять вот это здание, так что не пугайте меня. А вот с епископом, которого вы так боитесь, я сам поговорю. Мы сейчас поедем к нему, — гневно сказал Алёшкин.
Бургомистр подозвал какого-то поляка и попросил его проводить пана майора и капитана к дому епископа.
Епископ жил в большом, двухэтажном, похожем на средневековый замок доме на высоком обрывистом берегу Вислы. От улицы он отделялся вычурной металлической оградой, внутри которой виднелись большие клумбы с яркими цветами. Фасад дома, наличники высоких стрельчатых окон выглядели внушительно. Косяки входных дверей также, как и сами двери, украшались искусной лепниной и резьбой. В палисадник с одной стороны дома выходила большая стеклянная веранда. Было очевидно, что дом епископа или по счастливой случайности совсем не пострадал во время жестоких боёв, проходивших за этот город, или, что, пожалуй, вернее, заботливые прихожане успели восстановить его для своего пастыря в первую очередь. Так или иначе, он представлял собой значительный контраст с теми обшарпанными и частью разрушенными зданиями, которые Борис и Захаров видели даже в центре города.
Провожатый нажал кнопку электрического звонка у калитки, из дома выбежал одетый в чёрный подрясник молоденький послушник. Видимо, бургомистр по телефону успел предупредить епископа о появлении нежданных да и не очень желанных гостей.
Служка проводил прибывших в большую гостиную и попросил подождать епископа. Тот появился минут через пять. Это был представительный человек лет пятидесяти пяти, с седеющими висками, выглядывавшими из-под надетой на голову фиолетовой шапочки. Сутана на нём имела такой же фиолетовый цвет, на груди на массивной золотой цепочке висел крест. Войдя в комнату, он приветливо кивнул головой и пригласил гостей садиться, затем спросил на правильном русском языке:
— Чем могу служить, господа?