Необыкновенные москвичи

Голованов с прямодушным восхищением проследил за ними: женщины были красивы, а одна — с голубыми накрашенными веками — просто прекрасна, по его мнению. И его позабавила мысль: так, может быть, выглядела сегодня не знающая ни забвения, ни старости «Незнакомка» — да, да это была она, вечная обольстительница стихотворцев, меняющая лишь время от времени свой облик. Она давно уже не показывалась в шелках, «веющих древними поверьями», и в «шляпе с траурными перьями» — открытая, с короткими рукавами блузка была ей сегодня больше к лицу, — но неумирающее очарование по-прежнему исходило от нее... Женщины, усевшись, раскрыли, будто по команде, свои сумочки, достали сигареты, зажигалки, одновременно закурили, и в дымном зеркале, в нижнем краю, однообразно закачались их модные прически — пышные рыжевато-черные коконы.

И еще одна пара появилась в зале: юноша, по всему — одногодок Голованова, в новеньком, необмятом костюме, и девушка с алой лентой в волосах, распущенных по плечам. Эти двое устроились за его столиком — свободных мест уже не было, — и парень заказал шампанское, апельсины, мороженое, торт, конфеты. Он шикарил с несколько напряженным видом и сорил деньгами, девушка помалкивала, опустив глаза. А когда все это великолепие возникло перед ними и темно-зеленая, толстая, с серебряным горлышком бутылка была откупорена, а затем помещена в ведерко с захрустевшим льдом, оба словно бы позабыли, зачем они сюда пришли. Не притрагиваясь к угощению, они стали шептаться, и парень все пожимал короткие, с перламутровым маникюром пальцы девушки своей большой рукой, с тщательно подрезанными, плоскими ногтями. Казалось, они обсуждали что-то весьма для них важное.

— А грибы ты любишь собирать? Я — до смерти, — уловил Глеб несколько слов парня. — И не так кушать их люблю, как собирать.

Потом разговор зашел у них о кино, и девушка доверительно сказала:

— На историческое кино я хожу, когда нечего делать, и на военное тоже...

А парень радостно закивал, соглашаясь с ней.

— Комедий я тоже не люблю, — сказала она. — От них ничего не остается, посмеешься, и все.

Невесть отчего она засмеялась и провела ладонью по своей атласной ленте, оглаживая ее; парень тоже хохотнул. Они весь вечер информировали о себе друг друга, и, судя по размаху, с каким было заказано угощение, они пришли сюда после какого-то очень важного для них объяснения.

Голованов уже не скрывал своего любопытства. Эта пара не имела к нему никакого касательства, но в той симпатии, которою он к ней проникся, был оттенок благодарности — точно в ее судьбе он обнаружил что-то важное и для себя... Вообще жизнь была полна всяческих больших и малых чудес, и с постоянным чувством близости к чудесам он и жил — главный, «внутренний» Голованов. Это чувство могло усиливаться или ослабевать, но никогда не покидало его совсем. Чудесами был богат и этот вечер с прозрачными серыми сумерками за окном, и самый этот жаркий зал, тесно уставленный столиками, за которыми шумели, пили, смеялись, скучали, веселились, читали газеты, ссорились, объяснялись в любви, обсуждали свои дела, расставались, сближались такие непохожие люди. И одно вызывало у Голованова благодарность, другое — сочувствие, третье — обиду, ной то, и другое, и третье поражало воображение. А своевольная, магическая игра воображения дарила его ни с чем не сравнимым ощущением открытия, проникновения в тайну — ощущением сотворчества. Надо было только видеть и слышать, и не требовалось ничего большего, надо было держать открытыми глаза, просто открыть глаза и развесить уши.

Глеб заулыбался, грубоватое лицо его приняло наивно-любопытное выражение, и парень и девушка с лентой тут же признали в нем друга и словно бы соучастника.

— А ты чего один скучаешь? — спросил парень. — Здесь одному быть не полагается, сопьешься.

И он налил Голованову шампанского, приглашая его войти в компанию. Но Глеб уклонился от угощения — непроизвольно, почти испуганно, не то желая оградить свое одинокое достоинство, не то боясь показаться навязчивым. В следующее мгновение он уже пожалел о своем отказе, но, сказав: «Спасибо, не хочется, не пью шампанского», он никак не мог перейти потом к: «Спасибо, с удовольствием выпью».

— Хочешь, коньяку тебе закажу — стопку, а? — Симпатичный парень пребывал в отличном расположении духа.

И Глеб даже возвысил голос:

— Нет, нет, благодарю, не надо.

В конце концов молодые люди приняли его, должно быть, за придурковатого и, оставив в покое, опять зашептались, отъединившись от мира. А Голованов, огорчаясь и досадуя («Ну, почему я не умею, как все, почему так по-дурацки веду себя? И что за девичья мимозность!»), посматривал на стоявший перед ним налитый бокал. Взять его не позволяла гордость, и живая, кипящая влага напрасно остывала, умирала, исходя последними поднявшимися со дна пузырьками дыхания.