Необыкновенные москвичи. Красная ракета. Ночь полководца

Николай осматривался с таким чувством, будто каждую минуту ждал чего-то еще, столь же поразительного. Но дело было не только в обстановке, меняющейся, подобно декорациям. Люди этой ночью жили, казалось, непостижимой жизнью; будничные, привычные связи между ними рвались, и на смену приходили новые, более прямые, нерасторжимые... Когда немцы начали обстрел, Николай не только не испугался на этот раз, но ощутил новый, горячий интерес к происходившему.

Противник боялся, видимо, накрыть свое расположение — мины ложились преимущественно позади окопа. Там то и дело поднимались сверкающие всплески, похожие на деревья. Они вырастали мгновенно и с шумом осыпались, обдавая брызгами бруствер. Коротко свистели над головами осколки и шмякались на землю...

Лукин сидел на выступе у входа в блиндаж, и Николай присел рядом. Комиссар снял очки, оберегая единственное уцелевшее стеклышко, но тем и ограничились его заботы о себе. Иногда он доставал из кармана сухарные крошки и сыпал их в рот. Это тоже казалось Николаю удивительным — сидеть, как на завалинке, невозмутимо глядя на шумящий вокруг смертный сад. И юноша с трудом удерживался от желания положить руку на плечо старшего политрука, который так ему нравился.

Налет продолжался больше получаса, однако потерь у Лукина почти не насчитывалось. Когда минометы смолкли, снова со стороны немцев донесся знакомый голос:

— Ива-ан, сдавайся... У нас во-одка есть...

— Тупицы! — с сердцем закричал Николай.

Неожиданно забил пулемет на правом фланге, и через минуту-другую стреляли все защитники рубежа.

Немцы контратаковали, и комиссар, надев очки, поднялся к своей смотровой щели. Николай приник к свободной бойнице скорее из любопытства, чем из ясного сознания необходимости. Сперва он ничего не видел, кроме взрытой земли, залитой неживым светом, исчерченной чернильными тенями, потом заметил ползущего человека. Позабыв обо всем, он следил за его неловкими, хватающими движениями...

Вдруг словно кто-то шепнул Николаю: «Да ведь это немец!» И юноша заспешил, прилаживаясь к винтовке, сразу ставшей неповоротливой, громоздкой. Дослав патрон, он помедлил немного, преодолевая смутное сопротивление, так как в первый раз стрелял по человеку, которого ясно видел. Но рядом гремели частые выстрелы, и Николай тоже нажал на спуск.

Немец тем не менее продолжал ползти, низко опустив голову в тусклой каске; в стороне от него карабкался по отвалам другой... Николай, почти не целясь, выстрелил снова, два раза подряд, и опять не попал. Тогда он испугался, что немец сию минуту ворвется в окоп.

Судорожно припоминая правила стрельбы, он поймал наконец в колечке прицела серую каску и, задержав дыхание, выстрелил... Немец мотнул головой, попытался отползти назад и — распластался...

«Я убил его!..» — изумившись, подумал юноша.

Бой шел по всей линии окопа. Оружие нагрелось от стрельбы, и эта теплота была приятна озябшим рукам солдат. На правом фланге огонь ослабел — противник был там отброшен; слева он все еще пытался пройти. Соскочив со ступеньки, Лукин зашагал к пулемету, стучавшему неподалеку. Уже приблизившись к «гочкису», похожему на гигантскую муху, сотрясающуюся от желания взлететь, комиссар заметил, что идет по воде.

Поток, едва не достигавший колен, катился по дну окопа, отражая в себе крупные звезды ракет. Лукин затоптался, оглядываясь. К нему бежал тучный Егоров — командир взвода, громко крича, что на правом фланге обрушилась насыпь.

— Поднимите ее... Поставьте всех своих людей, — сказал Лукин высоким, пронзительным голосом. «Спокойнее, спокойнее!..» — пронеслось в его голове.

Но когда из-за поворота выскочил на Лукина боец без винтовки, комиссар крикнул еще тоньше:

— Куда?

Солдат пробежал мимо, как будто не слыша, раскидывая сапогами воду.

— Тонем! — провыл он, поравнявшись с пулеметчиками, и те прекратили стрельбу.

Показалось еще несколько бегущих бойцов. Впереди, подпрыгивая, мчался длинноногий человек; полы его расстегнутой шинели шлепали по воде.

— Назад! — закричал комиссар, но солдаты не останавливались.

«Они увлекут за собой всех!» — испугался Лукин.

— Назад! — повторил он. Голос его сорвался и перешел в хрип.

Солдат, приближавшийся скачками, был неестественно бледен; каска криво сидела на его голове. Из-за поворота появилась новая группа людей, кто-то вскарабкался на бруствер задней стенки, сорвался и плюхнулся в воду.

Крики и ругань слились в нестройный рев, покрывший все другие звуки. И хотя стрельба на левом фланге ослабела, голос Лукина был не слышен теперь ему самому. Острое сознание своей полной беспомощности охватило комиссара — не гнев на бойцов, которые не повиновались, но ощущение своей вины перед ними.

Он отскочил на шаг, стремясь выиграть еще несколько секунд. Вдруг озарение сошло на Лукина — он вспомнил, что был вооружен. Он рванул пистолет и, не целясь, в упор выстрелил в длинного солдата.