Необыкновенные собеседники

«Живая церковь» требовала демократизации церковного управления, отказа от патриаршества вообще и исправления кое-каких обрядов, согласования церковного календаря с гражданским и т. п. Однако, победив на поместном соборе, в среде верующих «живая церковь» оставалась в меньшинстве. Борьба ее с тихоновщиной продолжалась.

Советская печать той поры уделяла внимание этой борьбе. Время от времени помещались сообщения, заметки, отчеты о диспутах, церковниках, их соборах, даже интервью с представителями той или другой стороны.

Когда умер Ленин и газеты в числе прочих материалов стали помещать высказывания о Ленине не только его верных учеников, но даже и чуждых ему людей, одна из московских газет направила своего сотрудника к патриарху Тихону. Этим сотрудником был довольно известный и талантливый поэт и переводчик, впоследствии член Союза советских писателей, ныне покойный Марк Тарловский.

Тарловский рассказывал, что патриарх принял его очень любезно, благословил и даже протянул руку для поцелуя, после чего дал Тарловскому интервью о Ленине. Он подчеркнул, что был и остается противником учения Ленина, но что нравственный облик Ленина, ленинское отношение к человеку, его любовь к человеку и забота о нем представляются ему, Тихону, истинно христианскими.

Лидер «живоцерковников» Александр Иванович Введенский нисколько не походил на типичного православного священнослужителя. Луначарский не раз говорил, что Введенский, широкообразованный человек, искусный оратор, утонченный собеседник, скорее напоминает католического священнослужителя. В 1923 году Введенскому было всего 35 или 36 лет. Он был Для священнослужителя элегантен, носил холеную бородку, скорее европейского образца, нежели русского. Ряса на нем выглядела щегольски — наверняка сшита была отличным портным. Да и сидела эта ряса на нем так, что не сразу можно было

понять, то ли это священник, то ли строгой внешности джентльмен в наглухо застегнутом от лучшего закройщика сюртуке!

Я посещал заседания Второго поместного собора в Москве и диву давался, с каким ораторским, нет, больше того — актерским искусством Введенский отбивал яростные нападки тихо-новцев. Противники обвиняли его в карьеризме, в самовольном присвоении высоких санов, в отступничестве. Введенский не оставлял без ответа ни одного из сыпавшихся на него обвинений. И какого ответа! Уж не знаю, имела ли русская православная церковь со времен Аввакума подобного мастера русской речи! Ораторское искусство сочеталось в нем с очевидным искусством актера и хитроумного диалектика в споре. От уничтожающих ответов противникам он переходил к демонстрации собственного христианского смирения, от гнева и разоблачения к смиренному покаянию. Буквально преображаясь на глазах, со скрещенными на груди руками, тряс красивой головой с якобы нечаянно упавшими на лоб волосами и на весь зал исступленно вопил: «Грешен, да грешен, азм есмь грешен!»

Введенский, не в пример подавляющему большинству священнослужителей, был образованным человеком — окончил Петербургский университет и духовную академию, знал языки, выпустил несколько книг, и две из них уже в советское время.

Как-то перед началом очередного диспута в Колонном зале Дома союзов за кулисами я застал Луначарского и Введенского мирно беседующими за небольшим столиком, покрытым плюшевой скатертью. Было принято, что представитель печати перед началом диспута обменивается несколькими словами с его участниками. Подойдя ближе, я услыхал, что противники уточняют предмет предстоящего спора. Луначарский должен был выступить первым. Он предупреждал Введенского, о чем именно собирается говорить. Введенский должен был ему отвечать, и заключительное слово снова предоставлялось Луначарскому.

Г Введенский выговорил себе право реплики на заключительное слово. Луначарский, улыбаясь, предупредил, что в случае надобности ответит и на реплику. Противники вежливо поклонились друг другу и направились к выходу на эстраду.

Вот тут и пришла мне в голову мысль посетить как-нибудь одного и другого, порознь побеседовать с каждым о положении церкви в советском обществе, а потом написать статью о беседах с Введенским и Луначарским и о высказываниях одного о другом.

В антракте я условился и с тем и с другим. Каждый назначил мне свидание у себя дома. Луначарский жил в Денежном

переулке в районе Арбата, Введенский — в каком-то «живоцерковном» подворье, кажется, где-то в Оружейном переулке — точный адрес уже не помню.

В назначенный день и час первый визит я нанес Александру Ивановичу Введенскому, митрополиту «живой церкви».