Необыкновенные собеседники

— Сижу и жду, пока Шебуев оденется,— рассказывал дальше Регинин.—Представляете, на столе сверкающий Арарат крахмальных воротничков, аж глазам больно смотреть. Наконец Шебуев готов, в цилиндре, в торжественной черной паре едет со мной обедать. Сидим в «Праге», обедаем, у меня в глазах рябит от невиданных блюд. Ем и трепещу: хватит ли денег уплатить за свою долю обеда? Пообедали, подают счет, я немею от ужаса, а Шебуев небрежно бросает официанту: «Запишите» — и подает мне знак подняться из-за стола. Я уже и не смею напомнить ему о том, что он обещал мне помочь написать корреспонденцию о похоронах Чехова. Корреспонденция эта была для меня чем-то вроде экзамена. До зарезу нужно было других переплюнуть. Едем с Шебуевым на вокзал встречать гроб с телом Антона Павловича. Сидим на извозчике, Шебуев вдруг вспоминает: «Ах, да, так как же тебе начать описание чеховских похорон? Начни, батенька, в таком роде: «Три сестры робко стучались в ворота Новодевичьего монастыря...» А там уж у тебя как по маслу само пойдет». Так,— вспоминал Регинин,— я и начал свою корреспонденцию о похоронах Чехова. И, вообразите, имела успех!

Придется отвлечься на несколько минут от Шебуева, коль скоро вспомнился по пути Регинин. В последние годы имя его все чаще встречается на страницах литературных, да вовсе и не только литературных воспоминаний — от книг писателя Паустовского до книги знаменитого когда-то конферансье Алексея Алексеева. Регинина знали все.

В старом Петербурге Василий Регинин был, однако, известен не столько своими писаниями в «Вечерней биржевке», сколько как неутомимый выдумщик всяких трюков в таких журналах (им редактируемых), как «Аргус» или шумный «Синий журнал». Один из его трюков прославил и стремительно поднял тираж иллюстрированного ежемесячника «Аргус». По идее Регинина один из номеров «Аргуса» продавался свернутым в трубку, на трубку была надета державшая ее маска популярнейшего в те годы Аркадия Аверченко. Журнал с маской Аверченко был расхватан читателями-петербуржцами, да и в провинции его распродали быстрее обычного. Девизом Регинина, как редактора, было: все, что угодно, только чтобы читателю не казалось скучным!

Уже в советские годы постаревший, но по-прежнему подвижной, говорливый, веселый Вася Регинин редактировал одно время иллюстрированный ежемесячник «30 дней». И, редактируя советский журнал, оставался верен своему петербургскому девизу. Порядок чтения рукописей в его редакции был таким же, как в «Аргусе». Как-то я принес ему рассказ для журнала. Регинин взглянул на название (он назывался «Поведение человека»), прикинул на глаз размер и тут же вызвал свободную машинистку. «Вот вам рассказ, читайте скорее, автор ждет». Машинистка привычно уселась в уголке кабинета и стала при мне читать мой рассказ. Регинин продолжал болтать, вспоминал, как когда-то под Гатчиной снимался фильм «Писатели на охоте»,— охотники подстреливали летящую дичь, операторы торопливо снимали подстреленных в воздухе птиц, потом снимали писателей — Куприна, Аверченко, кого-то еще с дымящимися стволами охотничьих ружей,—так создавалась киноиллюзия, будто писатели попадали в дичь. Кстати, недаром в те годы кинематограф назывался «иллюзион»!

Болтая, рассказывая анекдоты, Регинин искоса поглядывал на машинистку, проверяя, как ей читается. Даже раза два попробовал отвлечь ее пустячным вопросом, убедился, что машинистка отвлекается неохотно, и, не дождавшись, когда она дочитает, сказал: «Ладно, рассказ берем. Кажется, интересно».

Одобренный машинисткой рассказ сам читал только в верстке. Было бы читателю интересно, остальное его не касалось. За все остальное отвечает автор. Редактор обязан только одно: не печатать скучного. Рассказы испытывал на машинистках. Машинистка — читатель. Средний. Типичный. Нелицеприятный. Если и машинистке скучно — рассказ не шел.

Я часто бывал у Регинина дома в его последние годы жизни. Рассказы его о прошлом бывали если и не всегда достоверны, то всегда увлекательны. Был у него и накануне его кончины. Семидесятилетний Василий Регинин знал, что умирает. Мы пришли к нему с писателем Ароном Эрлихом, старым правдистом. Регинин в белье сидел на кровати, рукой опираясь о стену, закутанный до пояса в одеяло. Жена плакала в ногах у него, слушая его причитанья. Регинин, раскачиваясь, не утирая старческих слез, худой, высохший, обтянутый мертвенной желтой кожей, небритый, стонал:

— Как стыдно, я умираю! Товарищи, умираю. Какая бессмысленная кончина! Только сейчас понимаю, какой белибердой занимался всю свою жизнь. Боже мой, боже мой! Чему я отдал столько лет жизни! Какому вздору! Что я наделал, товарищи! Какими пустяками я увлекался и воображал, что я что-то делаю! И так умирать, после такой жизни так умирать! Ничего не сделав!