Необыкновенные собеседники

Во «Всемирной иллюстрации» Шебуева донимал директор издательства — некто Модль, человек, долго живший в Америке и полагавший, что главное в журнале — платные объявления, а не литературный текст. Объявления занимали во «Всемирной иллюстрации», вероятно, не меньше половины журнала. Но журнал был большого, непринятого сейчас формата, не меньше тридцати двух страниц в неделю, и для материалов Шебуева — иллюстраций, стихов, рассказов — оставалось все же немало места. Никаких помощников, кроме общей для издательства машинистки, у Шебуева не было — даже секретаря. Все делал сам — и подбирал иллюстрации, и привлекал и редактировал авторов, и вел переговоры с художниками.

Однажды взял у меня для напечатания рассказ «Шуба». Надо было рассказ иллюстрировать, а молодой художник, которому он протежировал, на беду, заболел. Заказывать рисунки другому художнику Шебуев не пожелал: заболевший художник очень нуждался, и Шебуев считал себя обязанным поддержать его.

— Вы свободны, батенька? Поедем сейчас к нему. Да рукопись, рукопись захватите.

И мы поехали к больному художнику. Больной, очень худой, с впалыми щеками молодой человек лежал в постели под одеялом в тесной комнате. Не знаю, что было с ним, но говорил он с трудом. Сказал, что иллюстрации сделает лежа, но читать рассказ ему трудно. Шебуев предложил мне сесть у постели больного и вслух прочитать рассказ. А через несколько дней рисунки больного художника были готовы и рассказ напечатан с двумя его иллюстрациями.

Звали этого художника Всеволод Пудовкин. Прошло несколько лет, и он прославился как один из самых выдающихся режиссеров кино.

Фильмы Всеволода Пудовкина «Мать», «Потомок Чингисхана» вошли в классический фонд киноискусства.

И поныне хранится у меня оттиск рассказа «Шуба» с двумя рисунками Всеволода Пудовкина.

Когда мы ехали на извозчике к больному художнику, мой спутник, годившийся мне в отцы, увидел на одном из заборов трехаршинную афишу о каком-то диспуте в Большой аудитории Политехнического музея. Он вдруг оживился, повернул ко мне розовое безволосое лицо и, поблескивая пенсне, сказал:

— Слушайте, батенька, почему бы нам с вами не завести в нашем журнале отдел «По волнам московских дискуссий»? Вы же все равно не пропускаете ни одной из них. И — знаю я вас, слыхал! — сами тоже иной раз встреваете в споры. И чудесно, батенька, вот и пишите такие фельетоны-обзоры! Да, кстати, и гонорар... А вам, ей-богу, пора уже на новые брюки собрать.

На новые брюки я не скоро собрал, но обзоры московских дискуссий начал писать, и не только для «Всемирной шщюстра-ции» Шебуева.

Позднее, когда на несколько лет, отнюдь не легких и радостных, я занялся только работой в газете, обзоры московских дискуссий стали моей специальностью. Теперь мне пришлось посещать не только те диспуты, что интересовали меня, но вообще все подряд, сколько-нибудь интересные для газеты. Особое место в жизни Москвы занимали публичные диспуты между А. В. Луначарским и лидером «Живой церкви» митрополитом А. И. Введенским. Митрополит и нарком диспутировали о том, есть ли бог и что такое религия. Совместные их выступления собирали очень большую, всегда неспокойную, а главное, невероятно разнообразную аудиторию — от комсомольцев в шапках-ушанках до бородатых священников в рясах с широкими рукавами.

Священнослужители обычно обосабливались от прочей аудитории. Они садились все рядышком, занимали один-два ряда поближе к трибуне и неистово аплодировали митрополиту Введенскому, любой его реплике Луначарскому. Однако каких-либо перебранок между сторонниками Введенского и сторонниками Луначарского, между верующими и неверующими в зале никогда не бывало.

Сторонники Введенского составляли в публике немноголюдное меньшинство. Но это меньшинство на диспутах «Есть ли бог?» объединяло «живоцерковников» и тихоновцев — представителей двух враждующих между собой партий.

Вне этих диспутов в церковной жизни Введенский б;ыл тихо-новцам ненавистен. Они обрушивали на него хулы и проклятия, считая еретиком и отступником. Зато на диспутах, когда враг тихоновцев — «живоцерковник» Введенский — полемизировал с большевиком Луначарским и, не вдаваясь в разногласия между старой и новой церковью, отстаивал идею «бытия бога», тихоновцы хлопали «еретику» и «отступнику» митрополиту Введенскому.

Тихоновцы — сторонники крайне правого крыла расколовшейся в начале двадцатых годов православной церкви — при-

Вбрженцы Тихона, провозглашенного НатриархоМ еще в октябрьские дни 1917 года на московском церковном соборе.

«Живоцерковники» — сторонники так называемой «живой церкви» — обновленческой. В 1923 году «живоцерковники» оказались в большинстве на Втором Всероссийском церковном соборе. Собор этот осудил контрреволюционную деятельность Тихона, осудил антисоветскую деятельность зарубежных церковников и провозгласил признание «живой церковью» советской власти.