Необыкновенные собеседники

И уже к концу разговора о театре вообще, о живописи вообще и даже о музыке тоже вообще неожиданно заключил:

— Сперантова исключительная актриса. Она ищет, находит себя и снова ищет. Я, может быть, еще напишу о ней. Не рецензию о спектакле. А вообще о Сперантовой. Вы знаете, Минд-лин, это интересно — написать о Сперантовой. Общечеловечно. Вообще.

Но «общечеловечно» о Сперантовой Олеша не написал. Напечатал где-то рецензию на спектакль. А мог бы и «вообще» написать. И, кажется, можно было бы тоже «вообще» написать о неосуществленных задумках Олеши.

А слава спектакля «Сын полка» между тем росла, и мы с удивлением замечали, что на каждом, особенно вечернем, спектакле взрослых зрителей становилось все больше и больше. Приходили смотреть Сперантову. О «чуде» Сперантовой расходилась молва по Москве.

Была в этом спектакле такая сцена. Ваня не знает капитана Енакиева в лицо, но знает, что капитан Енакиев, прослышав о нем, приказал отправить мальчишку в тыл. Ваня неожиданно встречает Енакиева и жалуется ему на... капитана Енакиева. «Всем показался, а ему не показался... А он меня даже ни разу не видел... Ну, скажите... разве можно судить о человеке, ни разу его не видевши?» Голос мальчика дрожит от обиды. Еще бы! Судить о человеке, не видев его! В устах Сперантовой слова Вани о человеке звучали декларативно: я — человек!

Душевный мир Вани Солнцева взрослее его зримого образа. Маленький пастушок, усыновленный солдатами,— человек с большой сложной внутренней жизнью, не всегда видимой взрослыми. Юные зрители потому с таким сочувствием следили за каждым словом Вани, что в образе, созданном Сперантовой, любой из них узнавал ту или иную частицу себя.

Но точное воспроизведение того, что знакомо зрителю (или читателю),—это лишь средство в искусстве художника. С помощью этого средства художник завладевает доверием и вниманием зрителя, чтобы повести его к высокой нравственной цели.

Детские образы Сперантовой — поистине создание вдохновения. Но вдохновение порождает лишь замысел. Осуществление замысла требует мастерства, а мастерство — это точность изображения.

В Ване Солнцеве изобразительные средства Сперантовой достигали безошибочной точности. Даже кончики своих пальцев она не оставляла без дела. Именно руки ее были особенно выразительны. Рассказывал ли Ваня о том, как разведчики положили в его стакан чая три порции сахару, рассуждал ли он с капитаном Енакиевым, спорил ли с «роскошным» мальчиком Вознесенским, отвечал ли немцам во вражеском блиндаже — в любой сцене красноречие рук Сперантовой, движение узких мальчишеских плеч, повороты русой головки выражали больше, чем все слова. Жесты ребенка всегда красноречивее его слов: жестами он восполняет нехватку в своем словаре.

Ваня блуждает в лесу и оказывается вблизи избушки, где Енакиев расположился со своим штабом. Он встречается с «роскошным» мальчиком Вознесенским. Вознесенский — в новешеньком полном воинском обмундировании, сшитом специально по мальчику, да еще с «шашечкой» как раз по его росту и силам! Вознесенский — счастливый сын полка: он по всей форме занесен в воинские списки. Ваня подавлен «величием» Вознесенского. Тем горше его обида на капитана Ена-киева. Но, расспрашивая «счастливого» сына полка, Ваня делает вид, будто вовсе ему не завидует. Сперантова намеренно показывала, как далеко не всегда удавалось Ване скрыть эту зависть.

Вознесенский горд своим воинским видом и высокомерно приказывает «штатскому мальчику» покинуть район расположения штаба. Когда спор доходит почти до драки, Сперантова — Ваня быстро-быстро оглядывает противника и понимает, что с ним не справиться. Вознесенский куда сильнее хрупкого Вани. Ваня струхнул: если это еще скрыто от Вознесенского, то уже не скрыто от зрителей. Однако не отступать же перед противником! Здесь Сперантова играла лучшую из своих импровизаций, возникших в репетиционный период. Катаев только ахал, смотря ее: «Изумительно! Здорово как! Вот для кого писать!» Он сидел, как зритель, еще не знающий пьесу.

...Ваня поспешно оглядывался по сторонам. Он как бы искал предлога для отступления. И вдруг замечал самовар на камне вблизи избушки. В два прыжка Ваня у самовара. Нет, он вовсе не отступал — просто ему понадобилось посмотреть, что это за самовар в лесу! Он, мол, и к самовару-то подскочил только, чтобы подчеркнуть свое пренебрежение к Вознесенскому! И порывисто схватился за самовар. Но самовар горяч, Ваня даже подпрыгнул от боли. Первый порыв — взгляд в сторону Вознесенского: видел ли тот? Только бы не показаться в его глазах смешным! Боль, однако, изрядна. Ваня то и дело ловчит незаметно для Вознесенского подуть на обожженные пальцы. Вся сцена коротка, почти без слов. Но с какой отчетливостью показано, как Ваня подавляет в себе детскую робость, как силится скрыть от противника, что боится его, и с какой выдержкой скрывает, что ему очень больно!