Необыкновенные собеседники

Вначале мы забывали, что наши невидимые собеседники за далекими рубежами слушают нас настороженно, таясь и выставляя дозорных, которые должны их предупреждать об опасности. Сочиняли тексты на пять или шесть страниц. Наши передачи были слишком длинны для тех, к кому мы обращались в наши московские ночи. Потом мы научились на полстраничке высказывать все, для чего прежде надобилось бы по шесть страниц.

И

По улицам затемненной столицы идешь, как в беззвездной ночной степи,— во тьме кромешной. Осторожнее, тут, кажется, яма. Не упадите — овраг. Я, кажется, зацепился за куст... Осторожнее — ночь в степи...

Осторожнее — тротуар. Осторожнее — тут, кажется, угол дома. Нет, это фонарный столб. Когда-то уличные фонари освещали Москву... Это было еще в июне. Как это было давно! Сейчас — июль. В каком веке началось уличное освещение городов? В семнадцатом? В восемнадцатом? Непонятно, как люди жили в больших городах без освещения улиц! В таких больших городах, как Париж, Лондон, Вена, Милан! Но тогда можно было факелом освещать дорогу. Ах, да, факелом. Но у нас нет факела, и мы не смеем его зажечь. Правда, в карманах — электрические фонарики. В часы затемнения, если нет воздушной тревоги, мы можем их зажигать и лучиком света шарить по тротуару. Но только не в часы воздушной тревоги. Даже у патрулей, проверяющих наши красные пропуска, электрические фонарики с синими стеклами. У нас с Рыкачевым нет электрических синих фонариков.

Лимонно-желтые звезды с треском распадаются под черным бархатным куполом неба и не освещают Москву. От Сивцева Вражка до Пушкинской площади мы идем на ощупь, словно в подземной тьме. Столица ли, степь ли — в потемках не разберешь. Тьма — хоть глаз выколи. Вспыхи зенитных снарядов в небе и жужжание самолетов над городом — вот, кажется, все признаки жизни на погруженной во тьму земле!

Поймут ли потомки героику этой бездонной тьмы? Поймут ли, что даже в часы бомбежек ты чувствовал себя независимей и более защищенным на улице под небом Москвы, чем в набитых людьми тоннелях метро, в тесноте несовершенных московских бомбоубежищ!

Когда идешь в потемках на ощупь, оказывается, не думаешь ни о чем, кроме того — где ступить. Со спутником не говоришь ни о чем, кроме того — так ли и туда ли мы с ним идем. И миновали ли уже знакомый нам дом или газетный киоск на бульваре. И не наткнемся ли мы на фонарный столб и не ударимся ли об угол дома!

Вдруг вспомнилось, как в давние годы нас, гимназистов шестого класса, поразил однажды словесник Солдатов — с сенаторскими бакенбардами и с золотыми пуговицами на мундире, украшенными двуглавым орлом.

— О чем вы думаете, Папчинский? — спросил зазевавшегося на задней парте верзилу.

— Ни о чем.

— Ни о чем думать нельзя, каждый человек всегда о чем-нибудь думает. Человек отличается от животного тем, что ни на секунду не может не думать. Садитесь, Папчинский.

И это вот вспомнилось — из гимназических лет! Вдруг давнее осветилось памятью в омуте черной ночи, в час воздушной тревоги в Москве!

О чем думаю я сейчас, когда в потемках с Сивцева Вражка на Пушкинскую площадь иду — воевать с гитлеровской пропагандой в эфире?

Я думаю о том... Да ведь это у Льва Толстого! Я думаю, о чем я думаю. А теперь о чем я думаю? Я думаю, что я думаю, о чем я думаю...

Ну, вот и Радиокомитет. Мы пришли.

III

...«Я думаю, о чем я думаю... А теперь о чем я думаю? Я думаю, что я думаю, о чем я думаю...»

..Я думаю о том, о чем буду сейчас писать для радиопередачи на захваченную гитлеровцами и преданную Квислингом Норвегию. Я думаю о своих невидимых и незнаемых собеседниках в далекой Норвегии. Дойдет ли до них то, что я сейчас напишу для них? Не так-то просто — слишком небезопасно!— на полоненной гитлеровцами земле слушать «Голос Москвы»!

Невидимый мой собеседник! Кто ты? И где ты? Услышишь ли ты меня?

Очень большая комната контрпропагандистов похожа на класс. Черные маленькие наши рабочие столики напоминают парты. Нас — полтора десятка, изо дня в день, из ночи в ночь читающих и пишущих за этими маленькими черными столиками — партами! Леонид Боровой, Владимир Ермилов, Михаил Гус, Яков Рыкачев... Только что вышел из комнаты Александр Фадеев. Он ходил между партами и, улыбаясь, повторяя чешские фразы, готовился к выступлению по радио на Чехословакию. Свою небольшую речь на русском языке он собирается закончить несколькими чешскими фразами. Вчера мы с Рыкаче-вым приходили к нему в ЦК, и он давал нам обрабатывать материалы для сводок Совинформбюро...

Это Фадеев сказал, что комната контрпропагандистов похожа на класс. В таком случае наш «руковод» за отдельным столиком к нам лицом — Михаил Михайлов похож на учителя, хотя меньше всех ростом и стул для него неудобно высок.