Необыкновенные собеседники

Фауст, омоложенный Мефистофелем, заглянув на Арктическую в Херсоне, потребовал бы возвратить ему утраченную старость! Я подумал об этом, сидя у первого поселенца Арктической улицы Н. М. Кондакова — старшего — механика-наставника; 40 лет он проплавал в арктических льдах, а теперь этот помор — виноградарь, садовод и винодел! Оказалось, он участник знаменитой трагической эпопеи, закончившейся гибелью судна «Руслан». Много лет назад об этой истории я написал рассказ «Корабли», изменив имена людей и названия кораблей. Кондаков был на «Малыгине» в ту полярную ночь, когда судно налетело на камни близ Баренсбурга в шпицбергенском Айс-фиорде. Разбитое, заливаемое ледяной водой, лежало оно на ледяных камнях в ожидании помощи. Кондаков рассказывает, что происходило в те дни у мыса Старостина на Шпицбергене, о приходе из Мурманска судна «Руслан», о стоянке его возле раненого «Малыгина», о приходе других спасательных кораблей в фиорд ночного Шпицбергена и о том, как на обратном пути маленький «Руслан» погиб в океане... Обо всем этом давно записано в обширной и трагической истории Арктики. Я слушаю уже знакомый рассказ, и мне вновь видятся сияющие горы Шпицбергена (мы шли на «Красине» вдоль его берегов во льдах) и черно-белые скалы мыса Старостина... Мои собеседники вспоминают былое, одно за другим называют знакомые и незнакомые мне имена. И Чухчин обращается ко мне: «Ну, Пономарева-то вы знаете хорошо!» С Павлом Акимовичем Пономаревым — «Пал Акимычем»,— знаменитейшим арктическим капитаном, мы друзья, слава богу, еще с 1928 года, когда он был старпомом на «Красине» во время наших поисков Нобиле.

Вот уже и Пал Акимыч отплавал свое и на атомоходе «Ленин». Был первым в мире капитаном первого в мире атомохода. И когда Чухчин с Кондаковым вдруг вспоминают Кучие-ва, я спрашиваю: не тот ли это Кучиев... Тот! Тот! Капитан-дублер атомохода «Ленин», который в 1962 году уже после ухода Пономарева на пенсию принимал Чухчина и меня на борту атомного ледокола в Кольском заливе. Осетин родом, он стал известным арктическим моряком. Но Кучиеву до пенсии еще далеко. А вот Смирнов, тот на пенсии... Смирнов? «Да вы его знаете,— подсказывает Чухчин.— Он нас с вами принимал на ледоколе «Ермак»!» Тот самый? Когда-то они вместе служили на «Ермаке», Чухчин — капитаном, Смирнов — его четвертым помощником. Легендарный ледокол адмирала Макарова отплавал свое. Сначала предполагали поставить его на вечный прикол, как историческую «Аврору», превратить в корабль-музей. Потом обрекли на слом. В Мурманске «Ермака» отвели на рейд, выжгли на нем все дерево, изуродованного, почерневшего, стали распиливать. Мертвый, беструбый, после каждого очередного распила он всплывал на воде все выше, выше... Чухчин ведет меня в свой кабинет и читает письмо своего племянника капитана П. А. Стрелкова из Мурманска: «Смотрю на ободранного, обугленного «Ермака», и сердце обливается кровью — уже без труб, обгорелый,—сердце щемит, когда смотришь на корабль, на котором вы были когда-то капитаном...»

В. В. Смирнов, обнажив голову, последним ушел с ободранного, обугленного «Ермака»... С арктическим моряком о гибели «Ермака» лучше не говорить. Или разгневается и невесть что наговорит о бездушных чиновниках, или отвернется, чтоб слез его не видели...