Необжитые пространства. Том 2. Позаранник

«Я живу усредненно, усеченно и скрытно…»

Я живу усредненно, усеченно и скрытно,
Что-то мне поменять в своем нраве и быте,
Как слона искупать в деревянном корыте.
Я не то чтоб смирился и свыкся за годы,
Даже мысли такие не таил я в уме,
Так они повелели, Господь и Природа,
Остается несложное скромное мне —
Покориться… не втуне, поперед не соваться
Звезд вселенских и сирых полынных ветров.
И от пыли житейской в углу отряхаться,
От укусов болючих пауков и клопов.
Сколь размножилось их, развелося на свете!
Что ни дверь, ни порог…
                                  все они да они,
«Преподобные» Глаши, Марьяши и Пети,
Во все смутные ночи, залетные дни.
Не насытиться им чужеродною кровушкой,
Упокоиться им —
                   срок не скоро придет.
Колотиться мне в стену тяжелой головушкой —
Это значит, назад повернуть, не вперед.
Это значит, вконец поутратить что было:
Усредненное, скрытное…
                                  Темь. И заря.
Коль Господь и Природа меня не забыли,
И блюдет место вечное матерь-земля.

«От рожденья до нынешних дней…»

От рожденья до нынешних дней,
Не питаясь ни хлебом, ни солью,
Все никак не дождется моей
Завершающей гибельной доли.
Кто же он? Мал собою? Велик?
Есть ли мать у него и жилище?
Когда сплю, дышит мне на висок.
Убегу, схоронюсь… Он же ищет,
Все обшарит углы, катухи,
Ветки гнет и солому швыряет,
Злится, плачет, сбивает в круги
Кур и их со двора прогоняет.
Я не ведаю сам, почему
Жаль его мне становится тихо,
Возвращаюсь покорно к нему,
Мне навек нареченному лиху.

«Усталость клонит, как траву под ветром…»

Усталость клонит, как траву под ветром,
Которая свой источила сок,
А вот за обвалившимся куветом
Ее предсмертный ноет голосок,
И он не смолкнет некоторое время,
Пока его услышат за чертой,
За той, земное где спадает бремя,
Круг жизни зачинается другой.
Крепись, душа, теснимая сомненьем,
Утрат твоих не счесть. И вот когда
Надежд уже не будет на везенье,
Зажжется первобытная звезда.
Уже, уже зажглась и наблюдает…
Она принадлежит мне одному.
И в теле моем сила убывает,
Иную жизнь, как и трава, приму,
Но не под ветром, а под тон молитвы —
Она овеет дух (так у людей!),
И день, грозой лазоревой повитый,
Чуть дольше загостится у дверей.

«Была рубаха тесновата…»