А тем временем дела Рамина, влюбившегося в Вис, тоже шли все хуже и хуже, казалось, счастье его покинуло. Он стал сторониться людей, прятался по углам укромным, чтобы поплакать в одиночестве. Ночи он проводил не в мягкой постели, а под накрытым небом — всю ночь напролет звезды считал, а днем и вовсе не знал покоя, убегал от любого встречного словно пугливый онагр или архар. Так глубоко в сердце его запечатлелся стан возлюбленной, что он молитвенно опускался на колени пред каждым кипарисом, затем спешил к пышным садовым розам и орошал их слезами, вспоминая о розовых ланитах Вис. Каждое утро собирал он душистые темные фиалки и прижимал их к сердцу, мечтая о ее черных кудрях. Он отказался от вина, ибо боялся, что во хмелю совсем потеряет власть над собой. Неизменным другом и спутником его стала лютня, а постоянным собеседником — флейта, он то и дело заводил печальные песни и разражался горестными жалобами на жестокую разлуку с любимой. Из его груди исторгались столь тяжкие вздохи, что казалось, будто в разгар весны подул ледяной зимний ветер. Такие пронзительные стенания рвались с его уст, что соловьи в беспамятстве падали с веток — прямо в поток его кровавых слез, разлившийся озером по земле.
Белый свет стал бедняге немил, златотканая парча и редкие меха привлекали его не более простой дерюги, позабыл он об утехах рыцарских и развлечениях, кое-как влачил существование тягостное, полное мучений, никому не открывая, однако, в чем его беда. С каждым днем он все сильней горел и таял как свеча, поглощенный любовью к прекрасной, жизнь потеряла цену в его глазах, сердце распрощалось с радостью. От любовных скорбей душа Рамина готова была расстаться с телом, унося надежду, и только образ любимой неизменно стоял перед его очами, прогоняя сон.
Однажды Рамин бродил по шахскому саду, проливая, как обычно, слезы, как вдруг навстречу ему попалась кормилица Вис. Рамин сразу узнал ее — ведь он тоже вырос в Хузистане, встречал там воспитательницу Вис и решил, что это его единственная возможность снискать благосклонность красавицы. От радости кровь бросилась ему в лицо, он расцвел как тюльпан, оживился, словно выпил вина, и чудо как похорошел! Стал он стократ прекраснее розы, царицы садов: ведь на его серебристо-белое чело кольцами падали темные гиацинтовые кудри, сладостные уста открывали в улыбке жемчуг зубов, а уж об орлином взоре из-под черных бровей, о стройном стане, схваченном ладным кафтаном, горделивой походке и говорить нечего — недаром был он братом и наследником царя царей!
Он очень обрадовался неожиданной встрече с кормилицей, показалось ему, что это подарок судьбы, стал он ей кланяться, повел любезные речи, похвалами льстивыми осыпал, так что старая женщина чуть не растаяла от удовольствия. Рамин взял ее за руку, увлек в глухую часть сада и, отбросив смущение и скромность, прямо повел разговор о своей любви к Вис, о том, как он страдает, а красавица и не ведает о его мучениях. Долго он расписывал ей свои чувства — влюбленным всегда хочется о себе рассказать, но Рамин никому еще не решался открыться, — а потом стал склонять кормилицу передать весточку Вис, поведать ей о несчастном влюбленном. Но кормилица наотрез отказалась. Она сказала, что Вис своих огорчений хватает, она-де тоскует о родной стороне, о матери и брате Виру, а до Рамина ей и дела нет, нечего зря красавицу тревожить.
Долго Рамин ее упрашивал, взывал к ее доброте и хитроумию, сулил подарки, награду щедрую, но кормилица была непреклонна, хотя красивый юноша ей очень нравился. Однако же и Рамин не отступал, он говорил ей:
— Неужели ты хочешь моей скорой смерти? Не жалко тебе юности моей? Да и много ли я прошу: шепни луноликой словечко-другое… Ты ведь такая искусница, тебе все средства ведомы, пред тобою все двери открыты: ты кого угодно вокруг пальца обведешь, птицу в небесах остановишь, льва из логова выманишь, рыбу достанешь из пучины морской! Видно, настал мой счастливый день, коли я нынче тебя повстречал, — это сам Бог послал мне тебя.
С этими словами он притянул старую женщину к себе, поцеловал ее в лоб, а потом давай миловать ее, крепко в губы целовать, — верно, див черный в него вселился. Короче говоря, овладел он кормилицей, и она вмиг стала до того покорная, словно на нее узду надели. Едва он выпустил ее из объятий, как она заговорила совсем по-другому:
— Ну до чего же ты, дружок, сладкоречивый! Кого хочешь заговоришь! Я к тебе и прежде благоволила, а уж с нынешнего дня полюбила всей душой: все, что ни пожелаешь, исполню для тебя. Непременно устрою так, что Вис ответит на твою любовь.
Так они друг с другом поладили, обо всем договорились, расцеловались и рукопожатием обменялись, чтобы союз свой закрепить.
И вот кормилица собралась, приготовила все свои хитрости и уловки, насторожила все силки и ловушки и отправилась к Вис. Луноликая и на этот раз встретила ее невесело, она все еще лежала в постели, омочив подушку слезами. Кормилица только головой покачала: