Неофициальная история крупного писателя

Затем на сцену вышел заслуженный боец против разложения и зла, красный писатель Чжуан Чжун. Его обличительная речь была построена в форме оли­цетворения, велась от лица самой этажерки и назы­валась: «Я — вместилище порока». Говорят, что он соединил названия всех ядовитых книг, стоявших на этой этажерке, в большое стихотворение, и готовился произнести их одно за другим, но едва он выкрикнул самые первые слова: «Я — вместилище порока!» — как кто-то из начальников гаркнул: «Долой!», толпа нап­ряглась, зашевелилась, и ринулась вперед. Би Юнгэ и Чжуан Чжун орали, пытаясь остановить ее, но все было напрасно. Кулаки масс, как капли дождя, за­барабанили по этажерке и заодно по тому, кто ее олицетворял. Через несколько минут все было конче­но, от этажерки остались только щепки, которые к тому же были унесены массами как боевые трофеи. Несравненный боец с разложением и злом лежал на земле, раскинув руки и ноги. Би Юнгэ пнул его, думая, что он мертв, но писатель со стоном поднялся. Физиономия у него вся распухла и посинела, на го­лове красовалась шишка величиной с куриное яйцо, однако боевой дух отнюдь не покинул его, и он тут же сделал два заявления: 1) его побили хорошие, достойные люди, побили по чистому недоразумению, 2) из этого эпизода можно извлечь глубокий воспи­тательный смысл, связанный с классовой борьбой, увидеть, до какой степени дошла ненависть револю­ционных масс к феодальному, буржуазному и ревизио­нистскому хламу.

Оба описанных этапа борьбы закончились блестящей победой, всколыхнувшей весь город. Чжуан Чжун на­ходился, на вершине блаженства. Но даже небо ино­гда не может предугадать движение ветра и облаков: неожиданно этого закаленного бойца изловили.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Всего три дня, проведенных в коровнике, помогли стя­жать невиданную славу. Эта слава лишний раз покажет нам великолепные мыслительные способности Чжуан Чжуна

Однажды вечером Народная площадь снова была пол­на народа, и Би Юнгэ, облапив микрофон, зычным голосом говорил:

— Сейчас перед вами предстанет жалкий шут, собака, которая посмела лаять на небо и злобно нападать на нашего самого-самого-самого-самого лю­бимого вождя, великого полководца и учителя, слав­ного кормчего — председателя Мао. В своей злобе эта собака дошла до полного бешенства, терпеть ее больше нельзя. Скажите, что делать с этой собакой?

— Вытащить ее сюда и показать народу!

— Вытащить и бросить на землю, да еще насту­пить ей на голову, чтоб никогда не поднялась!

Первую фразу произнесли все, а вторую — слева от сцены. Эта фраза привлекла общее внимание, лю­ди вытягивали головы, чтобы разглядеть, кто ее выкрик­нул, и увидели Чжуан Чжуна. Одни, указывая на него, говорили: «Это он, он!» Другие уточняли: «Это знаменитый Чжуан Чжун. Помните, как он называл себя вместилищем порока?» Писатель, довольный, усмехался. Внезапно раздался вопль:

— Это он выступил против революции и предсе­дателя Мао!

Несколько здоровенных детин, стоявших возле сце­ны, решительно направились к Чжуану. Писатель по­думал: «Наверное, контрреволюционер спрятался за моей спиной. Как же я не заметил этого типа? Пло­хо дело, мне изменяет наблюдательность!» И он, под­няв кулаки, изо всех сил возопил:

— Схватить его!

В ту же минуту его схватили и бросили на зем­лю. Он хотел извернуться, закричать, что ни в чем не виноват, но чья-то тяжелая нога встала ему на шею и выдавила из него весь воздух. Затем писателя подняли, повесили на шею огромную доску с его именем, перечеркнутым крест-накрест, заставили со­гнуться до земли и так, на четвереньках, всего обделав­шегося, втащили на сцену. Он снова хотел закричать, что не виноват, однако Би Юнгэ, руководивший ми­тингом, опередил его. Подняв над головой небольшую газету, он загрохотал:

Этот мерзавец выпустил газетку «Борьба с раз­ложением и злом», напечатав физиономию Лю Шаоци прямо на голове председателя Мао!

Я не виноват, ничего этого не было! — в холодном поту завопил Чжуан Чжун, перемешивая слова со слезами. Но едва он выкрикнул это, как стоявшие за ним детины так крутанули доску с его именем, что проволока, на которой она висела, сдавила ему горло, и он снова задохнулся. Правда, уши у него еще работали, и он слышал, как со сцены его громко называли членом контрреволюционного «Клуба Петефи», втершимся в ряды цзаофаней; говорили, что еще в пятьдесят седьмом году, когда правые выступили против партии, он тоже бешено нападал на партию... Чжуан Чжун, согнутый в три погибели, истекая потом, жалобно скулил: «Зачем так говорить? Вспомните лучше, как мы вместе громили черное гнездо Вэй Цзюе, крити­ковали этажерку, вспомните о моих больших заслугах, а то сейчас свой своего не узнает, море вторгается во дворец морского царя-дракона! Это страшная не­справедливость, я настоящий левый, участвовал во многих движениях, всегда был активен, всегда впереди...»