Неоконченная хроника перемещений одежды

В день первого судебного заседания температура была минусовая, шел снег, похожий на учительницу, говорящую: «Из тебя в этой жизни не будет толка», и это чувствовал каждый. Заседание проходило в кажущемся незыблемым, полумраморном здании районного суда, в аудитории, напоминающей студенческую, пахнущую по́том тревоги. Адвокат Верки и Толика держался спокойно, адвокат представителя – провинциально-нервно, как всякий удачливый на первых порах выскочка, и, конечно, был неубедителен. Когда расписывал комиссии мои несчастья, было так тошно, что пару раз возникла мысль написать отказ от инвалидности и стереть себя из книги человеческой жизни. Навсегда – тут лишнее слово, но лет через двадцать будет приятным – прикольным – дополнением к портрету полного отчаяния.

Смотря на домашние лица, спокойного строгого старика – вероятно, военного в отставке – адвоката, не думала ни о чем. Когда расслабленность на секунды уходила, вспоминала, что мать просила усиленной молитвенной помощи. Молилась как физкультурница, бодро и с чувством, но тут же понимала, что толку из молитвы не будет, потому что дело явно пока не во мне. Но молилась и снова впадала в расслабленность. По скупым диалогам с матерью поняла, что она разочарована в моей молитвенной силе. Это уязвляло, разбирало на части, так что собирания придется ждать. Это был крах.

На электричке ехали подремывая. По дороге случилось сразу два небольших происшествия. Первое – едва отъехали от вокзала. Напротив сели пожилая, степенного вида, как говорили когда-то, женщина в новом белом платке и молодой человек без особенных опознавательных признаков. Едва раскрыла Новый Завет, старуха оживилась и спросила, прервав мое чтение:

– А вот что ты там читаешь? Читающим Слово Божие посредники не нужны.

– Послет Духа своего в сердца, вопиющего «Авва Отче!» – подтвердил парень.

Староверы.

– Дети Божии, а не рабы, – согласилась.

Старуха несколько опешила.

– Вон что говорит. А сама…

Имелось в виду – извращенка, патриархийная.

– Да, на мне написано, – подтвердила.

– Ну, с Богом, – примирительно сказала старуха и заторопилась к выходу.

После одной из станций перешли в середину состава, чтобы выйти сразу к эстакаде. Соседкой оказалась улыбчивая женщина неопределенного возраста. Она заговорила сразу, едва мы сели.

– Как ни поеду в Оптину, Господь спутников посылает. Это батюшкины молитвы работают.

Оказалось, иконописица. Очень любит Оптину, работает там лет десять, много болела, с мужем едва не разошлась, но Господь все управил. Работала она не только в Оптиной, но и в Шамордино. Рассказы о жизни в женском монастыре не впечатлили, в монастырь еще сильнее не захотелось. «Никогда, – сказало нечто внутри, – никогда не пойду». Но мать слушала ее простые печальные истории как небесное пение. Не хотела мешать этому чувству.

В тот год на четырнадцатое апреля пришлось Мариино стояние.

– Вот и у нас с тобой Мариино стояние, только наоборот, – сказала мать и спряталась под одеяло. Посмотрев за окно – снег сменился дождем, – взяла альбом и начала рисовать. Весеннее. Курточки. Городские. С погонами и шестью накладными карманами, на «молнии» и кнопках. На «молнии» без кнопок, со скрытыми боковыми карманами, но из фактурной ткани, женственные. И непременно юбки на бедрах. Для невысоких ростом, с короткой талией.

В преддверии Страстной наметился новый переезд. Мать перенесла этот виток вполне бодро, начались сборы. Теперь было проще: часть вещей так и не была распакована.

– Подумай только, снова в Москву поедем.

Как оказалось, хозяйка нашего жилья цену повысила, что мать представителю и сообщила. Та возмутилась поведением Подмосковья и велела найти однушку в Москве. И то ладно.

Как мать совмещала поиск квартиры и уборку в апартаментах представителя, мне не известно, но факт был налицо. Квартиру она нашла очень быстро, «из газеты», «по объявлению». Хозяйкой оказалась дама «из бывших», восьмидесяти с чем-то лет, гладкая и наглая как яйцо.

– Вон какая пухлая на постной пище стала, – сказала мне и игриво ущипнула за руку. Ну да, поправилась. Не модель, можно и поправиться.

Заселение предполагалось через пару недель, соответственно – после Пасхи.

Соборовались за пару дней до Благовещения, в местном храме. Служба шла долго. Несколько раз засыпала стоя и просыпалась на возгласе перед чтением Евангелия. Запах растительного масла с добавлением вина казался самым изысканным на свете. На Благовещение поехала на раннюю, мать – на позднюю. К вечеру, посмотрев на сковороду с рыбой, которую хронически есть не могу, поняла, что титанических сил матери хватит ненадолго. И впервые за долгое время помолилась о ней со всем сердцем. И снова села рисовать силуэты.