Неоконченная хроника перемещений одежды

Новое жилище было в глубине старых тополей, летом немилосердно пылящих пухом и хранящих в себе миллионы тополиной моли. Сейчас еще не закончился апрель. Отчего-то эти стены показались почти родными. Всю светлую обустраивалась на новом месте. Обустройство прерывалось тревожными мыслями: а на сколько мы здесь? Что-то здоровое во мне говорило, что к частым переездам не нужно привыкать, это не норма, а нарушение. Нечувствительность к перемене мест – как нечувствительность к боли. Перекати-поле – это выбор, это философия, а не жизнь поневоле. В моем случае принять переезды как должное значило – скурвиться.

Звонок матери застал за мытьем балконного окна.

– Иля, издали новый закон об инвалидах. «Рогнеде» теперь нужен инвалид.

Представитель снова желала устроить меня на работу. Теперь – в качестве инвалида. И это ввиду вечеринки у Белки, похожей на смотрины подходящего художника для коллекции одежды. Отказать матери – значило осложнить прежде всего ее жизнь.

Так что на следующий день, чистая по-городски, с сияющим самодовольным видом, в кожаном жилете и юбке, прикрывающей колено, Гэри Вебер явилась в знакомый офис. Победно вошла в Яшин кабинет. Он осмотрел, что-то про себя отметил.

– Повезло тебе. Вернулась.

Хотелось сказать: а то! За время общения с представителем Яша заметно сдал. Больше седины, больше потертости. Как оказалось – теперь проходил сложное лечение. Вставлял имплантаты. На столике, возле прибора от Дюпон, стоял до слез памятный ранитидин. Язвенник Яша, вот где горе. Подмахнув заявление, отправил в бухгалтерию. Там встретили тепло и тут же дали поручение: отвезти пакет в банк.

На работу приняли в качестве ресепшн. Но круг моих обязанностей был уже другой. Мне нужно было мыть чашки и смотреть за растениями. Как поняла, заботы будут распределяться крайне неравномерно, и это – первая и основная причина возможных конфликтов. То ничего весь день, то три дела одновременно. Выходить нужно – счастье! – не каждый день.

По дороге домой – то есть на новое съемное жилье – купила большую и довольно дорогую папку, на последние деньги. Пенсия и рогнедовский аванс еще впереди, как бы до них дожить. Однако папка нужна.

Вечером разобрала все нарисованное. Часть листов – в пятнах жира, потому что жир в помещении, где готовит рыбу моя мать, лежит на всем, часть – в пятнах чая. Это сама нервничала. Края работ оказались неровными и потрепанными – от неаккуратной транспортировки. Было стыдно, хотя и не очень. Работы расположила в порядке, отчасти уже намеченном Белкой: что, с ее точки зрения, нужнее для коллекции.

Утомившись, подумала, что надену, вымыла голову, высушила волосы и легла спать. Мать сидела на кухне довольно долго. Доходящий из кухни свет создавал совсем домашнее чувство. Ну хоть на несколько часов сна – дома. Хоть снится, что дома. Сон как пространство свободы. Неофициальная культура. Откуда во мне это и почему так глубоко.

Надела кожаный жилет, тот же, что и в «Рогнеду», из перфорированных фрагментов, со строчкой, на двух кнопках, и любимую черную трикотажную юбку. Больше, кажется, ничего для такого случая не было. Под жилет надела бирюзовую водолазку – чтобы не надевать белую с черной юбкой, не оскорблять глаз Джеки Кеннеди. «Блэк энд блю», название альбома «Роллинг Стоунз», самый смак стрит-фэшн. Волосы распустила и потом взъерошила мокрыми руками. Нет укладки – значит нет совсем. Натуральная уличная лохматость – тоже стиль.

В Белкиной гостиной находилось человек пять – видно, что не Белке чета, а уж тем более – не мне. Вот она, сословность в действии, и определяется класс, конечно, по одежке. Два мужичка лет пятидесяти слегка скучали напоказ, классически. Аккуратные усики, чуть затемненные очки, много золота со вкусом, пиджаки из джерси, мягкая кожаная обувь. Они казались молчаливыми и делали вид, что им неуютно в этой полунищенской квартире, до студии не дотянувшей. Но всего лишь чуть-чуть неуютно, а так они всем довольны. Это, скорее всего, финконсультанты. Двое других казались свойскими парнями, в дорогих спортивных вещах, умело спаренных с джинсами, один приятно длинноволосый, другой, судя по всему, слегка под кайфом. Еще не потеряла способности распознавать это состояние. А вот пятый отличался от них всех. Острый болезненный взгляд человека, знавшего долгий недостаток, под пышной и слишком ухоженной челкой, напомнившей о Брайане Джонсе. Костюм – черный верх и кремовые легкие брюки – казался бы клоунским, но он показывал отличное тело. В движениях сквозила живая наглость, слова казались намеренно затупленными. Он-то и есть – главный.

Как оказалось, именно он.

Белка мягко, но как мне показалось – небрежно, представила меня, и беседа продолжилась. Тогда Брайан Джонс подошел – бочком, невысокий, но звездный, и сказал:

– Белка сказала, что вы рисуете.

Что тут оставалось?

– Рисую.

– Покажите.

Он сел, как садится барышня – с прямой спиной, не на край кресла и не вглубь, ловко, расчетливо. Положил на коленки, поставленные привычным жестом вместе, мою папку и начал смотреть.

– Гы. Гы. Ой, какой жакетик. Лева, хочу такой.