Неоконченный роман. Эльза

Ты грезишь, глаза широко раскрыв
Не ведаю я, что творится там,
В мире, возникшем перед тобой,
В царстве твоем без дверей, без ворот,
Которое визы мне не дает.

Те, что музыкой пронзены,

Они словно лес, они — кусты,
Гнущие ветви под тяжестью птиц.

Но ты…

Те, у кого глаза, как у пчел, и многогранный взгляд,

Те, что жонглируют свойствами пустоты,
Те, чьи иносказанья, как зеркала, горят,
Те, что любую гипотезу, как сигарету, вертят…

Но ты…

Ты подпираешь щеку рукой,

Увлечена игрой — я не смею спросить какой,
Кто проходит сейчас у твоих очарованных глаз,
В этом серо-зеленом пространстве твоих удивительных странствии?
Может быть, ты на родине диких коней?
Может быть, ты сама — государство меж злом и добром?
Путь паломников в горы? Пиратская гавань?
Иль сплетение рук двух влюбленных людей?

Может быть…

Я остался снаружи, как нищий, не смея идти за тобой.

До него достигает порою лавина оркестра,
Но ему никогда не проникнуть в зал Гранд-Опера́.

Я поклялся, я больше не буду

О прошлом.  Я больше не буду
О комнатах тех, где я слушал твою тишину.

Где Тереза снимала с руки бриллиант,

Где Мишель напевал, а я его даже не слышал,
Где рождались созданья, твои, без меня,
И никто никогда не узнает, какая
Мука, ревность, растерянность одолевали меня,
Когда ты, жестокая, мне приводила детей,
Которые были твоими и только твоими,
Как будто замеченные невзначай,
Когда они шли под окном.
И вот в эту минуту впустила ты в дом
Человека с глазами из стертого аквамарина,
В дом одной незнакомки…
И может быть, в эту минуту
Он узнает о ней то, чего о тебе я не знал.
Человек белокурый… Его тело тяжелое встало,
Как экран, между нами.
Человек непонятный… Он рассеянно гладит руками
Загадку опала.

Что за странный чудовищный дар — чью-то жизнь создавать.

Но уж если творится обряд этот древний —
Сочетание пары, ожидание, роды,
И матроны с прохладным бельем пробегают туда и сюда,
Появляются в комнате вдруг и шкафы открывают,
Наконец крик дитяти и праздник вокруг наконец,
И во всем этом с глупой улыбкой принимает участье отец.
Очень бледный от гордости, мертвенно бледный от страха.

В данном случае речь про другое рожденье.

И бесплодный не может глядеть в зеркала без стыда
От любви извращенной к созданиям плоти твоей,
От мучительного любопытства к фантазии странной твоей,
К этим родам, творящимся мне вопреки.
И откуда берется весь этот народ в нашем доме?
Вот уселся один на постели, в ногах,
И вздыхает, и всей своей тяжестью давит.
Ах, когда бы и я, как и ты, мог бы дать этим теням
Пульс, дыхание, слово… Быть может, тогда
Мы б услышали, как за стеной они спорят,
Завидущие парии мои и твои,
Наши взрослые дочки с порывистым ветром движений,
Может быть, между ними шла б та же война, что меж нами,
Та, которую всю свою жизнь я не мог без пощады вести,—
А мужчина тогда только счастлив, когда подчиняет,
Заставляет сдаваться на милость созданье, которое он обожает.

Я на это потратил уже все магические заклинанья

И все ухищренья ума,
И на Брокене каждом, который встречал по дороге,
Я себя проклинал и душу свою продавал,
Заклинал всех жрецов, всех прохожих-проезжих,
Императорских маршалов, девок_; бандитов,
Я насилием память гасил И тайны украл у могил,
И у пыли костей, как у старых монет,
Я испрашивал добрый совет,
И историю я на колени сажал, словно шлюху.

Все напрасно!..

Довольно луча твоего,

Чтоб мои привиденья рассеять.
Ты идешь триумфально с несчетным потомством своим,
С этой армией света, источник которого — ты,
С человечьей весной в твоем каждом движеньи
И с фиалками жилок твоих.
Как мучительно это их жгучее сходство с тобою.
С кем еще? Я не знаю. Ведь я тебя грозно храню
От того незнакомца в плену моих рук,
В нашем старом жилище, куда не заходят другие.