Потому что это может быть и гребенка в Ее волосах. Электричество. Или то, о чем Она думает. Гребенка, которая проходит сквозь то, о чем Она думает. Ее мысль — цикада. Она скрежещет крыльями, как ножами. Она точит сдерживаемый крик на камнях тишины. Песня огней. Маленьких, плотных язычков пламени. Разновидность тафты. Трение души. Кто-то невидимый идет по лесу. Во всяком случае, Ее больше нет в комнате. Это происходит кнаружи. Где меня нет. Где, быть может, Она встречает неизвестного молодого человека, какого-нибудь ловкача, наконец, против которого я бессилен… кого-нибудь прежнего… какое-нибудь ненарушенное сообщничество. Я мог бы нарушить его, повысив голос. Но о чем бы я заговорил? Не важно, только бы сломать это согласие между ними. Если бы мне знать, о чем они говорят… потому что, как бы ни были хитроумны слова, которые я измыслю, но если я не ведаю, с кем они должны схватиться… Нет! Лучше оставим тишину цикадам.
ОН.
Это какая-то мысль или это шум в глубинах воздуха?
Она обернулась и поглядела. Ее волосы полны цикад. У Нее такой вид, словно Она только что вернулась бог весть из какой Африки, из какой-то пустыни, охраняемой маврами в белых одеяниях. Она сейчас скажет что-то, что-то бесповоротное:
ОНА.
Шум?
Он так ужаснулся, вызвав это маленькое слово, что уже ни на чем не настаивает и дает Ей, не дожидаясь маловероятного ответа, тихонько отвернуться к своему зеркалу, к своей темной листве, — дает Ей уйти в тишину, углубиться в музыку цикад…
Он мог бы, однако, рассказать Ей то неистовство, что живет в Нем, эту дикую симфонию, эту ревность, подобную голоду, не ведающему, какая пища могла бы его утолить. Он мог бы сказать Ей фразы, убивающие оркестры, парализующие песни, разбивающие зеркала. Он мог бы с Ней говорить на языке насилия и урагана. Он мог бы противостоять Ее мечтам, противодействовать ароматам прошлого, смутить шаги, уводящие Ее от Него к будущему. Разве не ощущает Он в горле своем нечто бесконечно более непристойное, чем скрипки? Разве не наполнен рот Его непреодолимой силой возражений? Он заговорит — Он шевелит губами, Он раздвигает их, Его язык напрягается — Он заговорит…
ОН.
Любовь моя…
Вот. Это все, что Он нашел сказать. От этого Он ощущает такой стыд в себе и в руках своих, что невольно понижает голос, так понижает голос, что Она ничего не расслышала. Потому что, без сомнения, цикады, оглушительные цикады…