Неожиданная Россия

Эта, казалось бы, маленькая деталь в литературном наследии Пушкина показывает, насколько неожиданными могут быть творческие связи поэта с Дальним Востоком. При этом Александр Сергеевич не только мечтал о путешествии в эти края, предаваясь романтическим фантазиям у камина, но и вполне целеустремлённо собирался отправиться на Дальний Восток.

Вспомним, что поэт значительную часть своей взрослой жизни прослужил чиновником Министерства иностранных дел. В конце 1829 года МИД Российской империи принял решение отправить на Дальний Восток, к границам Китая большую дипломатическую и научную экспедицию. Эту миссию поручили возглавить Павлу Шиллингу, близкому приятелю Пушкина – когда-то дипломата с поэтом познакомил его родной дядя, Василий Львович Пушкин.

Шиллинг включил своего друга Александра Пушкина в предполагаемый состав экспедиции. Поэт увлечённо готовился к путешествию на Дальний Восток, скупая и штудируя книги о дальневосточных землях. Так в его личной библиотеке появилась книга о Камчатке, к которой Пушкин ещё не раз вернётся.

7 января 1830 года поэт обращается к шефу жандармов Бенкендорфу с официальной просьбой зачислить его в экспедицию Шиллинга: «…я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством». К сожалению царь не включил поэта в список членов дипломатической миссии к границам Монголии и Китая, лишив потомков пушкинских стихов о Сибири и Дальнем Востоке. Сохранились лишь строфы, написанные великим поэтом о своём желании отправиться в дальний путь вместе с посольством Шиллинга:

Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая…

Судьба и косность столичной бюрократии не пустили Пушкина на Дальний Восток, но мечты об этих манящих землях не оставляли поэта до самой смерти. Когда 8 февраля 1837 года он отправился на свою последнюю дуэль, на рабочем столе поэта осталась книга «Описание земли Камчатки».

Это произведение, созданное еще в XVIII столетии русским путешественником Степаном Крашенинниковым, и во времена Пушкина оставалось единственным подробным исследованием истории и географии Камчатки. Книгу Крашенинникова поэт приобрёл, когда деятельно готовился к экспедиции на Дальний Восток к границам Китая. Спустя несколько лет поэт вернулся к «Описанию земли Камчатки» – последним литературным произведением, которое Пушкин задумал в своей жизни, была именно история дальневосточного полуострова.

Весь январь 1837 года поэт изучает Камчатку, предсмертные черновики сохранят для нас отдельные записи и мысли: «Под именем Камчатки казаки разумели только реку Камчатку. Южная часть называлась Курильской землицею. Западную часть от Большой реки до Тигиля называли Берегом. Западный берег – Авачею (по имени реки) и Бобровым морем. Остальную часть от устья Камчатки и Тигиля к северу – Коряками (по имени народа)».

«Камчатка – страна печальная, гористая, влажная. Ветры почти беспрестанные обвевают ее. Снега не тают на высоких горах», – пишет поэт, и далее перечисляет «огнедышащие горы», камчатские вулканы. Черновики о Камчатке занимают несколько десятков листов, исписанных быстрым пушкинским почерком.

Особенно занимают Пушкина истории о русских первопроходцах, добравшихся в эти немыслимо далёкие земли. Поэт прекрасно видит всё грани той великой эпопеи, сочетавшей немыслимую храбрость и страсть к наживе, самоотверженное мужество и первобытную жестокость. Пушкинское перо рождает строки, способные в несколько слов передать весь колорит минувшей эпохи: «Казаки брали камчадальских жен и ребят в холопство и в наложницы – с иными и венчались. На всю Камчатку был один поп. Главные их забавы состояли в игре карточной и в зернь в ясачной избе на палатях. Проигрывали лисиц и соболей, наконец холопей. Вино гнали из окислых ягод и сладкой травы…»

В сохранившихся черновиках упоминает Пушкин и русские походы против воинственных чукчей, и японских рыбаков, занесённых бурей на Камчатку, и многие другие интереснейшие детали. Сегодня нам остаётся только гадать, чем стали бы в итоге эти пушкинские строки – историей первопроходцев и Камчатки, подобной «Истории Пугачёвского бунта» или «Истории Петра Великого»? Или, быть может, нас ждала романтическая, как тогда говорили «байроническая», поэма о Камчатке, подобная «Кавказскому пленнику»? – только вместо русского офицера и прекрасной черкешенки, был бы русский казак и не менее прекрасная камчадалка?