Неожиданные люди

Весть о предстоящем заседании народного контроля обеспокоила управляющего, у него мелькнула мысль, что в механике его отношений с горкомом стало что-то меняться не в его пользу… Первые признаки этих изменений Павел Павлович почуял на последнем пленуме, где шел разговор о научной организации труда — НОТ… Павлу Павловичу крепко досталось на этом пленуме, и даже секретарь горкома Захаров, и тот бросил в него камень, сказав обидные слова: «Вы же большой человек, товарищ Гребенщиков! (Гребенщиков, а не Павел Павлович.) Так решайте же, решайте с внедрением НОТ!» …И хотя, вместо с главным инженером, Павел Павлович по возможности старался продвигать этот чертов НОТ, но в душе считал его, в условиях чрезмерно напряженных планов, пустой затеей. Болтовня о НОТ, по мнению Гребенщикова, лишь распускала подчиненных. Ему казалось, что помощники его работали без прежнего энтузиазма, без «огонька», без той веселой ярости, с которой он трудился сам, когда был молодым, а стоило на них «нажать» — бежали с жалобой в горком… И еще стал замечать Гребенщиков: слушали его разгоны на оперативках как-то по-другому, без прежней уважительной смятенности, к которой он привык, а так, будто ему снисхождение делали, и даже кое-кто из молодых — с этакой насмешечкой умников… Да, тяжело работать стало, морально тяжело.

Временами, охваченный приступом душевной усталости, он думал: вот так работаешь, работаешь, а тебя вдруг — хвать! — и свалит какой-нибудь недуг, как случилось с его другом, тоже управляющим трестом, Маркеловым. Уж на что был Маркелов крепкий мужик — ни разу у врачей не бывал, — а и тот спекся. Стукнул инфаркт — и нет человека, из кабинета увезли. Павел Павлович ездил хоронить приятеля и, когда в иную бессонную ночь представлял, что и его вот так же может хватить кондрашка, — его охватывал страх, и он боялся не дожить до той заслуженно-покойной южной жизни, о которой мечтал теперь все чаще.

Но если бы ему сказали: спасибо, Павел Павлович, за доблестную службу, ступай на отдых, или предложили бы, из самых человечных побуждений, место поспокойней, он бы возмутился…

Вся его биография сложена была так добротно-правильно, как складывается дом по чертежам хорошего архитектора. Фундаментом его биографии было вступление в колхозную ячейку комсомола: это там, в ячейке, в борьбе с кулаками и подкулачниками, воспитал он характер бойца. Первому этажу своей биографии молодой Гребенщиков обязан был Магнитострою, где силою рук своих, умноженных на характер, завоевал он право называться знатным бригадиром. Павлу Гребенщикову не страшны были ни голод, ни холод, ни изнурительный труд по колено в бетонной смеси, в любую погоду: в иссушающий зной, в свирепый буран и в жестокий уральский мороз, когда ладони, коснувшись арматурного прута, оставались без кожи, — и если на стройке случался прорыв, первой бросали туда железную бригаду Гребенщикова.

Битва на Волге, где офицер Гребенщиков под шквальным огнем наводил переправы и где ему посчастливилось остаться живым, стала вторым этажом биографии.

Третьим было участие в восстановлении разбитого Сталинграда. С энтузиазмом магнитостроевца ринулся Гребенщиков в работу. Не хватало материалов, машин, не было умелых людей, и приходилось так: Гребенщиков собирал очередную партию рабочих и кричал: «Кто держал когда-нибудь в руках топор, выходи! — будете плотниками… Кто хоть раз сумел обмазать глиной хату, выходи! — будете штукатурами!..» И через несколько лет на истерзанном волжском берегу кварталами встали жилые дома, протянулись асфальтовые ленты дорог, зазеленели купы молодых деревьев, и не один из этих кварталов был поднят волею начальника СМУ Гребенщикова.

Четвертый этаж биографии сложился в годы строительства на целине, где Павел Павлович уже руководил трестом.