Неожиданный визит

С учетом того, как именно осознает Людвиг окружающую его действительность, подобные заявления для него вполне естественны и отнюдь не лицемерны.

Легче и быстрее всего реальность воспринимается им в виде высказываний. Среди тысяч многообразных сигналов, поступающих из внешнего мира, безусловное предпочтение отдается устному или письменному слову. На прочие сигналы его принимающее устройство реагирует хуже, особенно если у Людвига уже есть сложившееся мнение по тому или иному вопросу. О домашнем же хозяйстве оно сложилось у Людвига еще в первые годы нашей совместной жизни, когда я порой рыдала, а он, испуганный моими слезами и своей невнимательностью ко мне, немедленно выдвигал новую программу реформ или перерабатывал старую. Однако его вклад в разработку совместных решений всегда оказывался гораздо значительнее, чем наши усилия по их практическому осуществлению. И дело было не в том, что Людвиг не выполнял обещаний. Наоборот, первой сдавалась я. Ибо именно мне выпадала роль своеобразного транслятора. Мне приходилось, например, объяснять, как соподчиняются признаки, характеризующие состояние наших съестных запасов, с одной стороны, и наличие необходимых продуктов в магазине — с другой, чтобы научить Людвига делать из этого соответствующие выводы, то есть выработать у него условный рефлекс мысленной связи между пустой масленкой дома и пачками масла на прилавке в магазине. Однако я слишком быстро опускала руки и проявляла эмоциональную несдержанность, поэтому моя воспитательная работа так и не дала ощутимых результатов. Мне попросту не хватало терпения и настойчивости, впрочем, их понадобилось бы столько, что с равным успехом можно было бы выучить грязную посуду самой говорить: «Вымой меня!»

Я до сих пор стыжусь, когда вспоминаю его усердие и свою мелочную раздражительность, за которую Людвиг меня никогда не упрекал. Разумеется, он относится ко мне с заботой и вниманием. Время от времени он дает мне почувствовать их конкретное выражение. Я догадываюсь об этом по его взгляду, который останавливается на мне и ждет ответа, когда Людвиг, допустим, укладывает в коробку серию диапозитивов и, очевидно, обнаруживает какую-то недостачу. Он хочет, чтобы я ему помогла. Он любит, когда ему помогают, и вообще любит делать что-либо сообща, даже если при этом тратится больше времени и сил — подобные потери его не смущают. Он благодарно объясняет, почему диапозитивы хотя и пронумерованы, но неверно, и что нового появилось в фиксации ферментного синтеза по сравнению со старым способом, который мне уже известен. Если нет, то где прежний диапозитив? Он непременно должен мне показать. Значит, приходится искать еще и этот диапозитив.

Если я остаюсь в поле его зрения, у Людвига продолжает зреть мысль о необходимости серьезной беседы со мной и, несмотря на два-три срочных телефонных разговора с коллегами (тут, конечно, все зависит от важности этих разговоров), созревает настолько, что он заглядывает в ящичек, где у нас раньше хранились сигареты, а не найдя их, обрадованно берет пачку из моих рук, чтобы предложить мне сигарету. И закурить самому, за компанию.

Делает он это вовсе не потому, что испытывает неловкость; я же начинаю нервничать еще до того, как мы подсаживаемся к столу, ибо чувствую себя застигнутой врасплох. Моя вокальная партия для нашего дуэта еще не готова, и я теряюсь, хотя Людвиг вполне довольствуется простым повторением прежних речитативов, если временной интервал между ними не слишком велик. Когда речь заходит, к примеру, о моей научной карьере, то свежим аргументом может послужить очередной истекший срок, за который я опять ни на шаг не продвинулась к цели, то есть к ученой степени. Надо заметить, что я до сих пор остаюсь на вполне заслуженной и достойной, но все же нижней ступеньке и являюсь лишь «дипл. специалистом».

Кандидатская степень не имеет для Людвига ни малейшего оттенка элитарности. Это всего-навсего одно из звеньев в цепочке необходимых квалификационных свидетельств, получение которых происходит обычно с его активнейшей помощью, рассматриваемой им единственно как возможность удовлетворить свой живой интерес к той или иной проблеме. Ученая степень, по его мнению, это естественная цель для каждого научного работника, не статус, а плата за вход в большой мир, который по сути и является жизнью, хотя называется наукой. Такому непредубежденному и великодушному хранителю святых даров, как Людвиг, больно, что к ним непричастен самый близкий и любимый человек, поэтому печаль в его светло-карих глазах — Иоганниных глазах — неизменно заставляет меня хотя бы немного потолковать с ним о путях и средствах, благодаря которым я вопреки всем препонам собираюсь сделать решительный шаг вперед.