Неожиданный визит

Роже предоставил мне угадывать самой, какая у него жена, что я и делаю до сих пор. Моя фантазия опирается в основном на фильм «Она танцевала одно лето»[23], который надолго оставил глубокий след в моей тогда еще юной душе, и на более поздние шведские фильмы, изредка появлявшиеся в наших кинотеатрах; все эти впечатления складываются в некий зыбкий образ женского совершенства.

К исполнению роли гида я приступила не без колебаний и упреждающих извинений, но Роже не связывал с нею особых надежд ни на то, что экскурсия будет тщательно продумана, ни на то, что в ходе ее он получит от меня массу ценных культурно-исторических сведений. Он довольствовался малым и считал меня ответственной лишь за выслушивание одобрительных отзывов, когда ему хотелось дать таковые.

Если констатация тех или иных неприятных фактов представлялась мне неминуемой, я предпочитала брать ее на себя. Во-первых, это вполне соответствует моему сварливому характеру, а во-вторых, я не допускала даже мысли о том, что прелесть этой воскресной прогулки окажется хотя бы отчасти самообманом. Я старалась опередить Роже с критическими замечаниями, чтобы освободить его от этой необходимости. Мне было бы тяжело услышать от него то, что говорят или даже нельзя не сказать в таких случаях. Он же выслушивал эти реплики молча, будто имел дело с детскими капризами, на которые благоразумнее реагировать не сразу, а в более подходящий момент. Или же ограничивался коротким и решительным «да», заканчивая мою тираду, после чего отворачивался от осуждаемого объекта и успокаивающе смотрел на меня — знакомые глаза, которые с неизменной любовью глядели на многие поколения школьников, нуждающихся в том, чтобы их учили и учили.

Но один вопрос не давал ему покоя. Роже хотел знать, куда идут все эти люди? Ни о каком футбольном матче я не слышала и совершенно не представляла себе, что означает это шествие людей по осенним улицам, однако Роже вновь и вновь пытался расшевелить мое воображение, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Дело осложнялось тем, что Роже ограничивался простыми примерами и сравнениями, будто хотел быть доходчивым для любого из этих невесть куда шествующих людей. Легонько прижимая к себе Иоганну, он говорил, что коль скоро производственно-распределительные общественные отношения свободны у нас от капиталистических пороков, то каждому дано раскрыть свои способности и люди могут дополнять друг друга в многообразном единстве человеческих талантов. Он отнюдь не ожидает, что вся полнота столь сложного феномена откроется ему с первого взгляда. Он просто-напросто хотел бы заглянуть туда, где мы проводим досуг, ведь сегодня воскресенье и, вероятно, именно в такое место направляется сейчас народ, а там он, Роже, с удовольствием принял бы участие в развлечениях, беседах и любых других формах отдыха.

Видимо, я его сильно разочаровывала, однако я не услышала ни малейшего упрека в его многочисленных попытках побудить меня напрячь мою сообразительность. Постепенно мне и самой почудилось, будто у этой воскресной толпы угадывается определенное направление и соответственно некая цель. Когда усталые и способные перекидываться лишь редкими фразами, чтобы засвидетельствовать свое внимание друг к другу, мы вернулись с людных улиц, было уже темно.

Перед домом Иоганна нарушила наше молчание, обратившись к Роже:

— Поднимешься к нам?

— Иоганна, где твой платок? — спросила я.

— Нету.

— У тебя на голове был платок. Где он? Потеряла?

Ветер спутал ее волосы. Она отвернула свое утомленное личико и горестно скрестила озябшие руки.

— До свидания, — сказала я.

Роже взял меня за руку и на миг прижался щекою к моей щеке, после этого он точно так же попрощался с Иоганной и, медленно уходя прочь, обернулся, чтобы посмотреть, как я открываю дверь подъезда.

— Пусть он пойдет к нам, — угрюмо и упрямо заныла Иоганна. — Не хочу домой.

Я помахала Роже, чтобы показать, что сама вполне справлюсь с этим уставшим ребенком, и он махнул в ответ легким, слабым движением руки.

В лифте Иоганна разрыдалась. Она вырвала свою ладонь из моей и даже затопала ногами. Но когда мы вошли в квартиру, рыдания сменились тихим плачем. Раздеваясь (я незаметно помогала ей), она всхлипывала. Наконец из обрывков ее слов мне удалось сложить целую фразу, которую она никак не могла выговорить: Роже должен был записаться в клуб Доретты. С его подписью клуб стал бы международным.

Я уложила дочку, поцеловала ее и пожелала спокойной ночи, а потом прошлась по квартире — повсюду были раскиданы вещи Людвига — и закурила сигарету.

Теперь я иногда заглядываю в письма Роже, которые, несмотря на их нерегулярность, играют плодотворную роль в сотрудничестве между ним и Людвигом. Мне хочется незаметно удостовериться, что там действительно нет слов «Привет Урсуле». Я стараюсь не обращать внимания Людвига на это упущение.

Перевод Б. Хлебникова.

ХЕЛЬГА ШУБЕРТ

ОТДЫХ НА МОРЕ