Неожиданный визит

Сибилла ворочалась с боку на бок, пробовала лечь и так и этак, считала овец, живо представляла себя на зеленой лужайке и слышала доверчивое журчание ручейка — однако было уже двенадцать, когда она последний раз взглянула на часы. Она подумала, что, если бы кто-нибудь подслушал ее мысли, он счел бы их вздорными, сентиментальными и бог знает какими еще, но она не могла иначе определить для себя Грегора и свое отношение к нему; с ним ей было просто и хорошо, не так, как с Колли, с этими его порой менторскими замашками и предупреждающими взглядами, которые он бросал на нее, стоило ей только выказать чуть большую веселость против обычного, то есть обычного по его представлениям.

Время шло, а с Новым годом между тем дело поворачивалось то так, то этак; встреча у Герберта отменялась, снова назначалась, и все шли переговоры и выяснения: то Генри отказывался приехать, если будет Фридрих, этот старый догматик и сталинист, то хибара подвергалась сомнению — может, она и не отапливается вовсе, и Колли перед рождественскими праздниками заявил по телефону, что с него довольно, пусть там кто хочет встречает Новый год, но только, пожалуйста, без него. Сибилла запаслась двумя бутылками шампанского, не слишком сожалея о том, что вечер, кажется, расстраивается: так оно, пожалуй, и лучше — тихо-мирно проводить старый год и встретить новый, а что еще нужно?

Двадцать седьмого декабря Сибилла еще съездила в музей. Клаге, коллега по отделу, встретил ее удивленным возгласом: как, разве она не в отпуске?! Сибилла кивнула — но предисловие к каталогу она закончила уже в рождественские праздники, и ей не терпелось отнести все это, фотографии и прочие материалы, еще в старом году, чтобы уж больше не думать о работе.

Клаге посетовал, что еще несколько батарей центрального отопления вышли из строя. «Если оно так и дальше пойдет, то музей можно закрывать до весны». Сибилла только кивнула в знак согласия, она положила папку в письменный стол — в новом году материалы каталога можно будет отправить в типографию — и заперла ящик. Впереди отпуск, отдых, ни музея, ни работы — она пожелала Клаге всего хорошего в наступающем году, и он подал ей пальто.

Овчарка сторожа, как всегда, зарычала на нее, когда она пробегала мимо. Сибилла терпеть не могла овчарок, и все на свете овчарки, казалось, чувствовали это. Сторожу она тоже пожелала всего доброго в новом году, и тяжелая дверь музея захлопнулась за ней.

В тот же день к вечеру позвонил Колли.

— Ты едешь? — спросил он с нажимом. — Встреча состоится, теперь уже твердо, будут все, кроме Фридриха, от этого отказались окончательно.

Сибилла медлила. В квартире было тепло, а сообщения о погоде шли неутешительные: ожидалось усиление снегопада и понижение температуры.

— Если я еще хоть раз что-нибудь задумаю устраивать, то — можешь быть спокойна — без тебя, — буркнул он в трубку. Вздохнув, Сибилла сказала, что поедет.

Приехав тридцатого декабря на вокзал, она поразилась происходившей там суматохе. По светящимся табло отдельных перронов можно было понять, что не отошли еще поезда, которые должны были уйти несколько часов назад. Люди, выискивая возможность уехать, бегали взад и вперед по вокзалу и выкрикивали время отходящих поездов, с отрешенными лицами носились среди шума и толчеи кондукторы и служащие железной дороги…

Потолкавшись с полчаса на перронах, Сибилла села в какой-то поезд — он задерживался с отправлением уже несколько часов.

Это был последний поезд на Берлин; впереди лежали 150 километров, чтобы преодолеть их, ему понадобилось семь часов. Последние 50 километров он не пропускал ни одной станции, подбирая всех, кто дожидался там уже часами.

В купе Сибиллы, переполненном до отказа, мрачно веселились; чем меньше была станция, тем с большим энтузиазмом ее приветствовали, выкрикивая мощное «ура!». Молоденькая девушка, приткнувшаяся у двери, вопросительным взглядом обвела публику и включила свой портативный приемничек. Сибилла смотрела в окно, за которым медленно плыл заснеженный ландшафт.

И тут слуха коснулась мелодия. Сибилла была почти уверена, что уже слышала ее раньше — размеренный ритм, вызывавший иллюзию езды, движения — ехать все дальше, дальше; это был ритм жизни в ее вечном движении, — пели девушка, пожилой мужчина и старик, три голоса, звучавшие попеременно, и строфы, перемежающиеся с рефреном — повторением простого ю-пи-ду, ю-пи-ду, ю-пи-ду… ехать, все дальше, не стоять, только вперед…

Сибилла не понимала слов — пели на английском языке, и звук к тому же был слишком тихий.

Ей вспомнилась вдруг тетушка — школьницей она иногда ездила к ней на каникулы; заслышав по радио торжественный марш из «Аиды» или оркестровый антракт из «Золотого павильона», тетушка бросалась к репродуктору и прибавляла звук, главное же — пока играла музыка, ни один из находившихся в комнате не смел пошевельнуться, тетушка требовала абсолютной тишины, ни для кого не делая исключения, сама же при этом тихонько подпевала, и глаза ее всякий раз делались влажными.