Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Завтра меня и так здесь не будет; мне нужно еще интервьюировать другие кабаки…

Вот и вечер… Стали собираться гости, компании. Слуги суетились, бегали. Тут я заметил, что мои столы оказались и самыми неуютными, и невыгодными — гости садились все по уголкам, а проходных столов избегали. Для меня это было очень кстати, потому что, не занятый беготней, я легче мог наблюдать.

Вот вошли пожилые люди, компания молодежи, три компании с дамами, несколько парочек… Входят все прилично, скромно, тихо. Слуги — настоящие артисты своего дела: как ловко каждого встречают, усаживают и распинаются в услугах. Точно ветром их носит по коридорам и залам, от стола к буфету, от буфета на кухню. И какое искусство проявляется там, в коридорах! Одни сортируют посуду, другие заготовляют белье, третьи доедают объедки с тарелок, четвертые сливают опивки, потом что-то стряпают пальцами на блюде, прежде чем внести блюдо в зало. Если б этот гость, которому сейчас так мило подали желе, видел бы, как шестерка пальцем ровнял это желе и облизывал свой палец!.. Или пресловутая салфетка под мышкой, которою только что отер пот на лице и протер тарелку для жаркого… А с каким цинизмом повар на кухне обращался с провизией? Брр…

Час ночи… Ресторан совсем полон… Заняли и мои столы. Приходится бегать…

За моим столом сидела девица с пожилым господином, по-видимому, из приличных… Девица вышла и, проходя мимо меня по коридору, шепнула:

— Дай мне полтинник…

Я отрицательно покачал головой… и досталось же мне после! Каждый бутерброд пришлось менять три раза! Все нехорошо: сначала фыркала девица, а потом стал покрикивать и господин. Чуть до скандала не дошло! При расчете не признали бутылки пива и меня жуликом обозвали.

После часа начался настоящий содом.

5

— Ну, много ли ты выручил? — спросил меня Семен, когда двери «Нанкина» закрылись, и последняя компания гостей вывалилась из ресторана…

Я усмехнулся. За день я «нажил» 30 копеек, но пришлось отдать за спорную бутылку пива 20 копеек, опустить в кружку 20 копеек и заплатить за общий чай 18 копеек. Так что в итоге получился минус в 28 копеек, не считая расходов на собственное существование.

— Ничего, — ответил я, — нажил, только я вот не могу понять, какое назначение имеет наша кружка, куда мы опускаем свои двухгривенные? Ведь это четыре рубля в день или тысяча двести рублей в год. Неужели мы на такую сумму перебьем посуды, тем более что когда посуду бьют гости, с них за это получают деньги. Значит, куда же идут эти тысяча двести рублей в год?

— А это в распоряжение «старшого». Он за все отвечает, и в его распоряжение идет все, опускаемое в кружку.

— Почему же кружка не составляет артельной собственности? Ведь все мы в ней участвуем, и пусть из нее возместят хозяину ремонт посуды, а остальное разделят на всех, пропорционально, кто сколько времени служил.

— Ну, со своими порядками в чужой монастырь не ходят; так везде заведено, кружка принадлежит «старшому», в других местах платят по тридцать-сорок копеек в кружку и в день собирают больше десяти рублей, и то не делят.

— Напрасно, вы бы требовали. Обратились бы с жалобой.

— Брось, что о пустом толковать! Не хочешь ли лучше с нами идти?

— Куда?

— Мы идем играть к Денисову.

— Пойдемте.

Оказалось, что к Денисову (один из официантов) идут почти все наши сослуживцы. Отказался только один, у которого дома жена лежит больная. Этот несчастный хуже всех и зарабатывает, благодаря некоторой застенчивости. Он вечно бедствует, выпрашивает у товарищей гривенники взаймы и влачит самое жалкое существование.

Было четыре часа утра, когда мы гурьбой вышли из «Нанкина». После закрытия ресторана надо было сдать марки, отчитаться в буфете, убрать посуду, привести в порядок свои столы и кабинеты и т. д. Нас вышло семнадцать человек. У всех физиономии помятые, шапки на затылке, пальто внакидку, белые галстуки сдвинуты на сторону, в зубах папироски. Идти пришлось на Петербургскую сторону. Шли веселой гурьбой, громко разговаривая.

Вот и Гулярная[124] улица. В одном из деревянных домиков на заднем дворе Денисов занимал квартирку из одной комнаты с кухонькой за 6 рублей в месяц. Нас встретила жена Денисова, молодая женщина. Она, очевидно, ждала гостей и услышала наше приближение, как только мы ввалились во двор.

— Ну, ребята, валите, — приглашал Денисов, шедший впереди, — водка есть, закуски хозяйка даст. Вынимайте по два двугривенных.

Обстановка квартирки самая убогая: посреди единственной комнаты стоял стол с засусленными картами и несколькими полштофами водки. Сбросив в один угол свои пальто, все бросились к столу и налили по рюмке…

— Ну, теперь полегче, можно и за карты садиться…