Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

«Нанкин» торгует бойко только поздно вечером, после театров, цирка и других представлений. Около двенадцати часов занимаются все кабинеты и столы, а в течение дня почти никого нет, и мы, официанты, слоняемся без дела по комнатам. Купец с молодым юристом, которым я прислуживал, просидели часа два. Последний, видимо, не охотно пил, но не дерзал перечить своему доверителю и в угоду ему опрокидывал рюмку за рюмкой. Купец над ним «куражился» и несколько его третировал. Адвокатик, не стесняясь присутствием «холуя» и считая себя один на один с его степенством, позволял над собой довольно бесцеремонные шуточки. Он даже сам себя вышучивал…

— Ну, скажи по совести, — спрашивал его купец, — ведь ты взялся бы вести дело против отца родного?

— Наша обязанность такая, ха, ха, ха, если можно сорвать куш, какое хотите дело возьмем.

— И сирот разденете, по миру пустите?..

— Если на законном основании, ха, ха, ха!

— Ах вы…

— Ха, ха, ха!..

— Ну, так с меня сколько же сорвать хочешь?

Купец говорил ему «ты», а он почтительно «вы». Они поторговались, рассчитались и встали.

В зале никого не осталось. Я пошел к «товарищам», которые продолжали еще пить в кабинете. Там оказался и «старшой».

— Ну, новичок, успел уже нажить?

— Да у этих подьячих наживешь, — ответил за меня Семён, — поди, гривенника не получил?

— Ни гроша, — подтвердил я.

— Вот и служи таким архаровцам. Так и смотри, что с тебя возьмут на чай!..

— Ну, вы тоже младенцы! Поди маху дадите! Тоже палец в рот не клади, — заметил «старшой».

— А то, что же, зевать? Наше дело такое: прозеваешь — сиди на бобах!

— Как вы вчера компанию-то из цирка обработали?

— По два целковых на брата пришлось!

— Расскажите, в чем дело? — обратился я к «коллеге» с бакенбардами.

— Да ничего особенного. Они заказали крюшон, потом другой, третий. Угощали актерок каких-то. Мы им первый-то крюшон сделали как следует, а второй и третий на простом спирту из сорокакопеечного красненького, с апельсинами и сахаром. Они и не расчухали, а взяли с них по семь с полтиной, да еще обсчитали на четыре рубля в итоге.

— Важно. И не спорили?

— Какой спорили! Они все хотели платить; мы чуть с троих не получили по тому же счету! Жаль, не очень перепились, а то получили бы!..

— А буфетчик разве не смотрит?

— А что он может смотреть? Мы за буфет марки платим, почем он знает, кто и сколько подал в такой-то кабинет? Мы служили тогда вчетвером, все подавали, поди разбери, что было подано. Ведь компаний в ресторане много, разве буфетчик может уследить, кому что подавали? Мы его (буфетчика) счет писать заставляем; говорим ему — он пишет; что скажем, то и напишет. Тут никто ничего не разберет.

— А если бы завести такой порядок, как в Выборге? Там гости расплачиваются только с буфетчиком. Слуга говорит, сколько чего он подавал, а буфетчик получает.

— Ну, тогда нам всем могила! Кто же тогда будет служить без жалования!

Пробило три часа.

День тянулся без конца. Работы никакой. И зачем все официанты приходят с утра, когда нечего делать? Отчего не завести дежурство?

— А что ж дома-то делать? Здесь нет-нет да и перепадет какой-нибудь заработок. По крайней мере, сыты. Сейчас нам обедать дадут. Вот в больших ресторанах: у «Палкина», в «Ярославце» или в кафешантанах, там собираются вечером, а день спят; зато и харчей не полагается, а у нас обед дают. Сходите-ка на кухню.

— Нет, мне неловко, я ведь новичок, пойдем вместе.

— Ну, я схожу, а вы приборы соберите в кабинет да скажите другим, чтобы шли обедать.

Через полчаса сели обедать. На столе дымилась большая миска и лежало несколько краюшек хлеба. Для каждого — по ложке и одна общая салфетка. Ели все из миски. Я захватил своей ложкой какой-то неопределенной жижи и с трудом проглотил.

— Не хочется, — сказал я, положив ложку.

«Коллеги», однако, уписывали с аппетитом и выхлебали всю миску до дна. Меня командировали за вторым блюдом. Я притащил огромную сковороду жареного картофеля и каких-то мясных обрезков. Повар не пожалел сала, которое испортилось, и его все равно надо было выбрасывать. Сковорода вся была залита жиром. До этого угощения я тоже не решился дотронуться, хотя очень скоро сковорода была очищена; ели тоже сообща, прямо со сковороды, тыкая вилками. Пообедали в общем сытно и заказали себе чаю в складчину, на собственный счет. За чаем просидели до семи часов вечера, мирно беседуя о своих делах и делишках. В начале восьмого приехал «сам» и все слуги врассыпную бросились к своим «местам»…

Стал и я на свое место с салфеткой под мышкой. «Сам» был мрачен, недоволен… Буфетчика он «облаял» за плохую торговлю и теперь смотрел к чему-нибудь привязаться в залах. Поравнявшись со мной, он вперил в меня гневный взор.

— Ско-о-от!

Я ничего не ответил. Подбежал «старшой».

— Он первый день только, — залепетал он, указывая на меня.

— Уб-ра-а-а-ть!

И «сам» пошел дальше. Я ничего не понял; после оказалось, что я не отвесил «его владычеству» поясного поклона и даже совсем не поклонился…

— Тебе надо завтра выпросить прощение, а то выгонит, — сказал «старшой».

— Хорошо, — ответил я.