Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Терпим ли в столице такой институт порока и преступления, такая ужасная школа нравственного падения?! Хорошо ещё, что в 1894 года, «мальчики» изгнаны навсегда из этой школы, но, тем не менее, институт продолжает существовать и воспитывать семнадцатилетних парней прямо от земли, сохи и деревни. Поступающие в обучение парни даже не подозревают, что та наука, которую им открыто, почти публично преподают и принуждают ей следовать, строго воспрещена Уложением о наказаниях и преследуется в порядке уголовного судопроизводства.

Существующие условия службы официантов создались не сразу, а складывались постепенно, идя медленно по наклонной плоскости порока и преступлений. Раньше обсчитывать гостей считалось предосудительным, теперь это постоянное явление, это спорт, подвиг, достоинство, заслуга «хорошего» и «опытного официанта». Раньше обшаривание карманов пьяного гостя случалось редко и представлялось преступлением, а теперь это явление заурядное. Раньше плутни слуги составляли тайну его совести, секрет, о котором он не рассказывал даже жене, теперь же плутни устраиваются сообща, по уговору артели, целыми компаниями, шайками.

Прежде слуга боялся жалобы или протеста гостя, дорожа местом, теперь, же он во многих заведениях чувствует себя выше хозяина. Не он от хозяина, а хозяин от него зависит, и поэтому он груб, нагл и дерзок с гостем, требуя с последнего заведомо лишнее, вступая в препирательство и угрожая ему кулаками, если он не хочет добровольно позволить себя общипать. Прежде слуга только служил гостям, а теперь он коммерсант, торгующий на своих столах и устраивающий целые аферы и облавы на гостя!

2

В потёртом, несколько засаленном фраке, при белом жилетеи таком же галстухе[117] явился я с предложением услуг к ресторатору Петру Петровичу (псевдоним). Явился! Это легко сказать, но нелегко было исполнить! Пётр Петрович сам из шестёрок, но теперь богатый купец, владелец нескольких заведений, домов и лавок, «Персона», до известной степени, в кругу общества, он является полубогом для людей, которые от него зависят. И что это за отвратительнейший, циничный человек, с его жирными, заплывшими, опухшими ланитами, маленькими, масляными тупыми глазками, красной короткой шеей, выпятившимся брюхом, точно у него подвешена подушка, короткими, толстыми как у слона, ногами и постоянно всклокоченной головой. Мне приходилось видеть Петра Петровича на некоторых собраниях-заседаниях — там он почтителен; одна рука роет волосы, другая покоится на брюхе; рот искривился в улыбку, голова несколько. наклонена; при сгибах корпуса для поклона левая нога лягается; он говорит скороговоркой, вкрадчиво и через слово прибавляет привычное «с», «так точно» или «слушаю-с»…

Но здесь, когда я явился к нему официантом, с предложением услуг, это был китайский богдыхан, владыка «Нанкина»[118], повелитель рабов, дикий магнат… Сколько величия в этой питейной утробе и сколько презрения к голодному труженику, просящему работы из-за куска хлеба! Хороший хозяин с собаками лучше обходится, чем этот владыка со своими фрачными подданными.

Прежде чем мне в роли официанта удалось предстать пред очи Петра Петровича, я прошёл долгие мытарства. Раз пять я приходил упрашивать швейцара позволить мне пройти в ресторан «попроситься»… Он отвечал: «пошёл вон, много вас тут шляется, мы с улицы не берём всяких бродяг». С заднего хода тоже не пускают. Наконец швейцар смилостивился и допустил до «старшого», т. е. главного официанта.

«Старшой» потребовал внести 5 рублей за рекомендацию «самому», потому что без его протекции «сам» не принимает, Условия службы такие: жить должен, где хочешь, есть — что хочешь, жалованье не полагается, залогу внести 25 рублей, и ежедневно опускать в кружку 30 копеек на ремонт хозяйской посуды. Таким образом, считая комнатку для ночлега в месяц 5 рублей, харчи 10 рублей, за будущую разбитую посуду 9 рублей, всего 24 рублей. Это я должен платить хозяину, у которого буду работать 16–18 часов в сутки! Прибавьте к этому ежедневно чистую манишку, белый жилет, приличный фрак — получится 30 руб. в месяц. Но этого мало; я должен дежурить, убирать залы, заправлять лампы, исполнять всякие хозяйские (лично его) поручения — и все это в придачу к обязанностям официанта!

Выслушав эти «условия», я призадумался. Где же я возьму эти 30–35 рублей, которые я должен заплатить Петру Петровичу за право работать на него?! «На чай»?…

Да, «на чай» гости дают: гривенник, пятиалтынный, а ведь этих гривенников надо набрать больше рубля в день, чтобы только расплатиться с Петром Петровичем! А что же я-то сам заработаю?! За что же я буду работать, отдавая Петру Петровичу свои молодые годы здоровье, силы? Кто же будет меня питать, когда я заболею, состарюсь, проработав даром молодость? А паспорт, подати, семья, деревня?!

— Дурак, — сказал мне «старшой», выслушав мои сомнения. — А как служат другие, да ещё деньги наживают? Да ты служил ли раньше?

— Служил.

Я назвал трактир наугад.