Непобедимые скифы. Грозные сарматы

Котис оказался прав. Великолепие Рима, по мере того как они углублялись в район, называемый Субура, постепенно испарялось. Перед Умабием явилась другая, довольно неприглядная грань столицы, нашедшая отражение во многих городах империи. Это был Рим с узкими кривыми улицами, над которыми, подобные скалам, нависали каменные дома, иные из которых достигали шести уровней. Умабием овладело чувство, которое он испытал при первом посещении Танаиса, ему вновь захотелось оказаться в степных, пахнущих травами просторах. Здесь же воздух наполнял тошнотворный запах отходов и смердящих клоак. На этих улицах не встречались патриции и матроны в богатых нарядах, зато в изрядном количестве обитали бедные ремесленники, их плохо одетые жены и чумазые дети, а также огромное количество нищих, калек и подозрительных личностей. Последние с интересом поглядывали на одетого в белоснежную тогу Котиса и на его спутника, одежда которого, хоть и была варварского покроя, но выглядела нарядно. Больше всего алчные взгляды нищих и калек привлекал кошель, висевший на поясе Умабия. Некоторые из нищих калек даже пытались просить у него денег. Их докучливые приставания стали раздражать сармата. Котис посоветовал не обращать на них внимания и не давать им ни одного сестерция, он предупредил, что в противном случае за ними увяжутся все нищие Рима. Вняв доводам Котиса, Умабий счел за благо спрятать кошель под куртку. Явилось ли тому причиной отсутствие соблазнительного вида кошеля или красноречивый жест Умабия, схватившегося за рукоятку меча, но нищие отстали. Умабий задумался. Такой Рим сармату не нравился. Еще до посещения Субуры его первые положительные впечатления, переходящие в восторг и даже в некое преклонение перед Римом, стали рассеиваться. Из отрывистых фраз римлян и их рассказов он выяснил, что в Вечном городе, как и во многих местах государства, процветают мздоимство, воровство и распутство, в особенности поразившие властную верхушку империи. Достаточно он был наслышан и о правителях Рима, порою излишне жестоких, порочных и даже безумных, о многочисленных изменах, заговорах, мятежах, а также о восстаниях рабов. Умабий ежедневно видел этих несчастных людей, потерявших свободу и влачивших в основной массе жалкое существование. Рабство для Умабия не было внове; сарматы тоже продавали пленников в Танаисе, видел он рабов и в Пантикапее, и в Афинах, да и у аорсов такие водились, только в малом количестве и то больше в качестве слуг-вольноотпущенников. В Риме же их положение было гораздо хуже. Вся сущность сына степей противилась такому отношению к себе подобным. Вид людей, свезенных со всех покоренных римлянами земель на невольничий рынок у храма Кастора, вызывал в нем жалость и душевный протест. К гладиаторским же боям, о которых с восхищением рассказывали римляне и которые стали частью их жизни, он испытывал отвращение. Сарматы тоже любили поединки, но они были бескровными и участвовали в них они сами, а не наемники, и если лилась кровь, то только когда дело касалось чести или правосудия. В империи люди упивались зрелищем смерти. А теперь Умабию пришлось увидеть еще одну неприглядную сторону жизни Рима.