Непобежденные

– Легкие победы, отец Викторин, испарились. Мы били комиссаров, а теперь перед самой могучей армией земного шара – великий русский народ. Совсем другая война. У нас это понимают немногие. – Граф поднял рюмочку с ликером, пригубил. – Отец Викторин, хочу просить вас. Проповеди ваши привлекают многих. Внушайте прихожанам мысль – беречься от противодействия германским вооруженным силам. Война ожесточает солдат, ибо партизаны наглеют. Вспышка гнева – и человека нет. Что вы скажете вот об этом?

Бенкендорф положил перед отцом Викторином листовку:

– Листовка типографская. Такой техникой располагают партизаны. А это? Посмотрите, каллиграфия! Красиво, качественно.

Рядом с напечатанной листовкой легла рукописная.

– Граф! Александр Александрович! Россия забыла святых, ее наказание – Сталин. В стране Сталина даже героев помнить долго – опасно. Вы видели школьные учебники? Целые страницы залиты чернилами. Маршалы, герои Гражданской войны, превратились во врагов народа… Эта листовка – чистой воды ребячество. Кто-то покрасовался перед своими друзьями.

– Согласен. Но за ребячество будут вешать. Я этого не хочу в моем городе. И вы, я уверен, такого не можете желать.

Графиня всплеснула руками:

– Господа! Рождество! Праздник надежд. Вера в Божественное чудо. Граф, скажите о чудесном нашим друзьям. О чем вы мечтаете?

Бенкендорф снова приложился к рюмочке.

– О Пушкине, милая моя Магда. Если есть Бенкендорф, должен быть и Пушкин… Без Третьего отделения Россия не имела бы того Пушкина, которого чтят как гения. И вам, и мне, и фюреру, отец Викторин, нужна новая Россия. Для нового, преображенного мира потребны гении. Люди высочайших достоинств и способностей. Именно такие люди будут востребованы новой землей.

– Новая Земля у нас уже есть, – сказал отец Викторин.

– Ах, этот остров! Самоеды! – Граф засмеялся, допил свою рюмочку.

– У самоедов дарования особые. У Ивана Грозного был целый двор самоедов. Они предсказывали царю будущее.

Магда решительно чокнулась с Полиной Антоновной, выпила свою рюмку и распорядилась:

– Граф, наполните опустевшее. А вы, отец Викторин, прочитайте стихи.

Прочитал:

Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них!

– Замечательные стихи! – одобрил Бенкендорф. – Это кто?

– Тютчев.

– Ах, Тютчев! Времена опять же пушкинские. Я знаю, вы хорошо рисуете, отец Викторин, а стихи вы сочиняли?

– Семинаристом.

– А есть ли хорошие поэты среди советских? – спросила Магда.

– Советская поэзия – еврейская! – поморщился Бенкендорф.

– Советская поэзия многонациональная, – возразил батюшка. – Ну, вот такой поэт.

Не для того ль, чтоб средь зимы
Глазами злыми, пригорюнясь,
В цветах угадывали мы
Утраченную нами юность?
Не для того ль, чтоб сохранить
Ту необорванную нить,
Ту песню, что еще не спета,
И на мгновенье возвратить
Медовый цвет большого лета?

Так, прислонив к щеке ладонь,

Мы на печном, кирпичном блюде
Заставим ластиться огонь.
Мне жалко, – но стареют люди…
И кто поставит нам в вину,
Что мы с тобой, подруга, оба,
Как нежность, как любовь и злобу,
Накопим тоже седину?

– Густые стихи! – оценила Магда.

– Павел Васильев. Репрессирован.

– Еще, пожалуйста!

Мы теперь не поем, не спорим —
Мы водою увлечены;
Ходят волны Каспийским морем
Небывалой величины.

А потом – затихают воды —

Ночь каспийская, мертвая зыбь;
Знаменуя красу природы,
Звезды высыпали, как сыпь;
От Махач-Калы до Баку
Луны плавают на боку.

Борис Корнилов. Репрессирован.

– И поэтам резон быть с нами! – объявил Бенкендорф, разливая ликер. – Превосходный букет. Вы правы, отец Викторин! Листовки – молодечество юношей. Мы это прекратим быстро. Завтра в Германию увезут вторую партию парней и девиц. Двести пятьдесят человек. Дмитрий Иванов, работающий на бирже труда, – мой любимчик. Иванов, а отец у него был Иван Иванович, служит Германии вдохновенно, ибо прежняя власть надругалась над его жизнью. Иваны служат Гитлеру!

Матушка торкнула под столом батюшку.

– Граф Александр Александрович! Не к празднику такое говорить, – отец Викторин, извиняясь, поклонился графине. – Двоенко набросился на нас с матушкой в вашем доме, кричал, что мы партизаны.